Генри Олди - Баллада о кулаке Страница 48

Судья в меру поудивлялся, оценив нежданно привалившее счастье, мысленно поблагодарил за заботу Владыку Темного Приказа и едва успел выбраться из ванны, насухо обтереться огромным мохнатым полотенцем и облачиться в чистую одежду...

Во дворе нежданно-негаданно раздался взрыв стонов и причитаний, и обеспокоенный сянъигун поспешил на эти крики, дабы узнать, что еще случилось.

Почему-то ему казалось, что он уже разучился удивляться.

Прямо посреди двора на земле лежал человек. Человек ворочался и стонал, что-то бессвязно бормоча, а вокруг него, причитая, суетились младшая сестра судьи и две служанки. Выездной следователь, не сходя с крыльца, уже хотел было прикрикнуть на бестолково мечущихся и голосящих женщин, но вместо этого почему-то сделал шаг вперед и вгляделся повнимательнее.

Посреди двора в совершенно непристойном виде валялся его любимый старший сын и наследник Вэнь!

Причем пребывал любимый сын и наследник в весьма плачевном состоянии, которое живо напомнило судье его собственное состояние после стычки с бандой лихих молодцов накануне отъезда в...

Отъезда в ад.

Судья молча спустился по ступенькам во двор, так же молча отстранил вопящих женщин, коротко приказал ближайшей служанке бежать за лекарем и склонился над избитым Вэнем.

Вся левая половина лица Первого Сына представляла из себя сплошной лилово-багровый кровоподтек. Пострадавший глаз заплыл до такой степени, что не открывался — хотя, по-видимому, уцелел; правая же половина лица практически была нетронута, если не считать пары царапин, и являла собой разительный контраст с левой. Нос Вэня вспух чусской грушей и был, похоже, перебит. Ощупав стонущего сына, судья определил, что у Вэня сломаны также левое запястье и одно или два ребра.

Крови было не очень много, да и та в основном из разбитого носа.

Но тут выездного следователя привлекло некое странное обстоятельство, которое он поначалу не принял во внимание.

Обычно люди, избитые до такой степени, пребывают без сознания и могут лишь негромко стонать в забытьи; будучи же в сознании, они ругаются или, по крайней мере, говорят что-нибудь вполне осознанное.

Однако в данном случае уцелевший глаз Первого Сына Вэня был закрыт (о пострадавшем левом и говорить нечего!); юноша несомненно был в беспамятстве — однако, кроме вполне понятных стонов, с губ его время от времени срывались обрывки фраз, более всего похожих на бред. Один раз Вэнь даже попытался запеть — и в душу выездного следователя закралось нехорошее подозрение.

Судья Бао поспешно наклонился к самому лицу сына и принюхался к его дыханию.

Так и есть!

Этот запах был хорошо знаком выездному следователю, и спутать его с чем бы то ни было он не мог. Это был запах опиума! И Первый Сын Вэнь сейчас явно находился под воздействием изрядного количества этой отравы!

Сомнительно, чтобы злоумышленники, избившие несчастного Вэня, заставили его предварительно накуриться дурманного зелья!

«Вот этого мне только и не хватало для полного счастья! — в сердцах подумал сянъигун. — Мой наследник — курильщик опиума! Дожил...»

— Несите Первого Сына в дом, — приказал судья садовнику и двум подошедшим слугам. — И, смотрите, осторожнее! Сами видите, в чем душа держится... Кстати, а кто Вэня сюда доставил? — вдруг спохватился он.

— Какой-то незнакомец. — Младшая сестра судьи все еще стояла рядом, комкая платок, словно не в силах сдвинуться с места. — Видать, добрый человек. Вы, старший братец, только подумайте: принес наследника Вэня, уложил посреди двора, молча поклонился и ушел. Даже благодарности не захотел выслушать. Разве что улыбался как-то странно, уходя...

— Этот добрый человек не объяснил, что случилось?

— Нет, старший братец. — Сестра по-прежнему смотрела в землю. — Он вообще все время молчал. По-моему...

И сама умолкла, словно заразившись от неведомого доброго человека.

— Договаривай! — забывшись, рявкнул на нее Бао.

И мгновенно устыдился своего порыва.

Сестра-то при чем? Тихая, безответная женщина... овдовела пять лет назад, до сих пор в белом ходит, в трауре; свахи замуж выдать пытались, достойную партию сулили — не пошла... орать-то зачем?

— ...По-моему, тот добрый человек тоже недавно курил опиум. Глаза у него были такие... безумные. И будто дымный туман на самом дне. Еще улыбался он — мне прямо страшно стало! Как неживой.

— А ну-ка, сестрица, опиши мне поподробнее этого доброхота. — Смутное волнение начало овладевать судьей.

— Коротышка, с меня росточком, но крепкий, жилистый; безрукавка на нем еще была рваная, широкие штаны, пояс из кожи... борода, помню, редкая, словно выщипанная; да, голова у него все на плечо клонилась, словно с шеей что-то не так!.. И на поясе топорик болтался. А что, старший братец? Он — преступник? В розыске?

— Может быть, — задумчиво проговорил выездной следователь. — Все может быть. Если еще раз увидишь его — не вздумай подходить и мне обязательно сообщи!

Резко повернувшись, судья пошел в дом.

— Тоже еще — подходить! — фыркнула ему вслед сестра, но беззлобно, скорее копируя манеру старшей жены. — Ума покамест не лишилась! Небось и впрямь — разбойник! Даром, что ли, топор на поясе висел? С кем же это Вэнь связался? Может, коротышка его и избил?!

Это предположение отнюдь не показалось судье, расслышавшему сказанное сестрой, невероятным. Особенно, если учесть, что описание таинственного незнакомца весьма напомнило выездному следователю человека, которого он однажды уже видел: главаря шайки в рваной безрукавке и с безумными глазами, готового разрубить судье Бао голову своей секиркой.

Правда, тот крепыш с топором был мертв. Судья собственными глазами видел, как преподобный Бань свернул ему шею.

Но тут доблестного сянъигуна прошиб пот — ему пришли на ум слова сестры: «...и голову как-то странно держал, все она у него на плечо клонилась, словно с шеей что-то не так...»

Судья вытер лоб, глубоко вздохнул, припомнил еще кое-что из того, что довелось ему видеть в последние месяцы; и понял: смерть крепыша в данном случае — обстоятельство несущественное...

Вроде муравьиного следа.

Старшую жену судья Бао застал у постели сына. С трудом сдерживая рыдания, та прикладывала травяную примочку к пострадавшей половине лица Вэня.

Первый Сын так и не пришел в себя, но лежал смирно, даже не стонал, только изредка улыбался кривой страшной ухмылкой и пытался поднять руки.

— Давно наш сын пристрастился к опиуму? — негромко осведомился судья.