Елизавета Абаринова-Кожухова - Холм демонов Страница 49

— А все-таки картины удивительные, — протянул Серапионыч и продемонстрировал Дубову и Чаликовой репродукцию «Демона в полете», открывавшего «демонскую» серию. — Не говорю уж о стихах:

Печальный Демон, дух изгнанья,Блуждал под сводом голубым,И лучших дней воспоминаньяЧредой теснились перед ним.Тех дней, когда он не был злым,Когда глядел на славу Бога,Не отвращаясь от Него;Когда забота и тревогаЧуждалися ума его,Как дня боится мрак могилы…И много, много… и всегоПредставить не имел он силы.

— Изумительно! — совершенно искренне произнесла Надя. — Только погодите, Владлен Серапионыч, ведь начало поэмы звучит немного по-другому… Сейчас вспомню:

— Печальный Демон, дух изгнанья,Летал над грешною землей,И лучших дней воспоминаньяПред ним теснилися толпой…

— Одну секундочку! — вскочил Дубов из-за стола и стремглав выбежал из комнаты.

— Что это с ним? — подивился доктор. — Неужели чайное отравление?

Однако Надежда не успела ничего ответить, поскольку в гостиной вновь появился Дубов. В руках он держал объемистый том.

— Вот достал у Софьи Ивановны, — пояснил Василий. — Сочинения М. Ю. Лермонтова, издание Ф. Павленкова, 1905 год. И вот смотрите: сначала — «Демон. Восточная повесть». А потом — первый, второй, третий и четвертый очерки «Демона». — Детектив раскрыл страницу, где начинались «очерки». -Так-так-так… Вот, пожалуйста, второй очерк «Демона»:

— Печальный Демон, дух изгнанья,Блуждал под сводом голубым,

и так далее. Датируется 1830 годом. Доктор, там не сказано, кто конкретно составлял альбом и подбирал стихи к картинам?

— Да нет вроде, — откликнулся Серапионыч, рассмотрев выходные данные альбома. — Можно только предполагать, что в его создании более или менее активно участвовал и сам В. Б. Козицкий. Во всяком случае, его фамилия значится в редакционной коллегии. Однако никак не выделена, а стоит в общем списке по алфавиту.

— Скажу вам одно, — констатировала Надя. — Кто бы ни подбирал стихи к иллюстрациям, но у искусствоведа-любителя господина Сидорова из почтового отделения Субботино уже был предшественник.

— В каком смысле? — не понял Дубов.

— В смысле сопоставления ранних и поздних вариантов у Лермонтова и Врубеля.

— Да, чудные картины, — продолжал между тем Серапионыч. — Вот особенно эта — «Тамара в гробу». Я видел ее широко известный вариант, но он как-то того… не убеждает. А этот я бы охотно повесил у себя в морге!

Напрасный отблеск жизни прежней,Она была еще мертвей,Еще для сердца безнадежнейНавек угаснувших очей.

Произнеся эти бессмертные строки, Серапионыч отложил альбом и подлил в чай еще немного жидкости из скляночки:

— От этой картины исходит какая-то энергия, даже от репродукции! Я так и чувствую, что отлетевшая душа Тамары еще витает где-то рядом и рыдает о разлуке с телом… В позднем варианте, мне кажется, Михаил Александрович будто бы устыдился своей сентиментальности и как-то затушевал эти мотивы, но здесь они так чисты и пронзительны… — Обмакнув глаза платочком, доктор встал из-за стола. — Пойду помаленечку… Да, вот еще что, — добавил он уже в дверях, — чуть не запамятовал. Это, конечно, к делу не относится, но я сегодня звякнул в Старгород одному своему знакомому журналисту. Думал, может он чего слышал.

— Ну и как? — заинтересовалась Надя.

— Да не особо. То есть он, может, что-то и знает, да только не стал бы по телефону рассказывать. Я тут, понимаете ли, забыл немножечко, в какой стране он живет. Это мы тут болтаем, что попало, где попало и с кем попало, а там… Э, да вы сами знаете. Но кое-что он мне все же поведал. Оказывается, из Козицкого там сейчас делают что-то вроде национального героя. Присвоили ему посмертно звание героя Придурильского труда и поставили бюст перед бывшим музеем, даром что теперь там уже располагается не музей, а ихний Совет по государственной безопасности. На торжественном открытии сам президент Смирнов-Водкин речь толкнул! Книжка вышла — «Повесть о настоящем патриоте». Про то, как Козицкий, попав в окружение, взорвал себя вместе с грузовиком, чтобы только музейные ценности не попали к страшным и кровожадным мордавцам. И будто бы последними его словами были: «Отечество! Тебе я жертвую собой!». Ну и все такое прочее… Это я к тому, что ваши поиски истины в Старгороде будут очень затруднены — вряд ли это понравится Придурильским властям, которые истину уже установили раз и навсегда… Ну, счастливого пути. — И доктор, поправляя съехавший набок галстук, вышел из гостиной.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ХОЛМ ДЕМОНОВ

Рано утром Василий и Надежда выехали из Кислоярска на синем «Москвиче» Дубова, а уже к полудню благополучно достигли Придурильской границы. И если проверка на родной Кислоярской таможне носила чисто формальный характер, то перед вагончиком Придурильской таможни стояло несколько автомобилей. Их не очень умело, но старательно «шмонали» парни в залатанных камуфляжных нарядах.

— Ну, это надолго, — вздохнул Василий.

— На час, не больше, — профессионально прикинула Надежда. — Вася, кто это там?

— Где? — переспросил Дубов.

— Видите, физиономия в окне, — указала Надя на таможенный вагончик.

— Это что, та рожа с бородой? — пригляделся детектив. — Ну и мордоворот, я бы с таким предпочел ночью не встречаться. — И, подумав, добавил: — Да и днем тоже…

— А вы его не узнали? Это ведь сам Мстислав Мыльник, командир Кислоярского ОМОНа!

— Так он же в розыске! — вырвалось у Дубова.

— У вас в розыске, — уточнила Чаликова, — а здесь он уважаемый человек, хотя наверняка живет под чужим именем. Тут это распространено — бывшие омоновцы чуть не со всего Союза в Придурильской Республике занимают высокие посты, вплоть до министров, но под вымышленными фамилиями, и все знают, кто они такие, но никто ничего поделать не может.

— А что же Мыльник?

— Ну, после бегства из Кислоярска он успел отличиться и в Старгороде…

— Тогда он должен что-то знать и по нашему делу! — вскочил Дубов, едва не стукнувшись о потолок «Москвича». — Мы должны его «расколоть», другого такого шанса не будет!

Надя скептически покачала головой:

— Опасно. Боюсь, это не мы его расколем, а он нас к стенке поставит.

Но Василий уже вылезал из машины: