Время проснуться дракону. Часть 1 (СИ) - Морецкая Анна Страница 5

Сегодня же, почему-то, это чудное платье ее уже не радовало, и соответственно такому настроению в серебристо-гладкой поверхности зеркала отразилась не «почти придворная красавица», а какое-то угловатое и нескладное существо. А резная позолоченная рама своей вычурной красотой только подчеркивала несуразность обрамляемого ею образа.

Худенькая шейка нелепо выглядывала из вороха кружев, которые не столько скрывали, сколько подчеркивали отсутствие кое-каких выпуклостей в довольно низком вырезе. А затянутый корсет и пышная юбка, призванные вырисовывать плавный изгиб талии, только все портили, создавая впечатление, что надеты на тонкое и ровное бревнышко. Кисти же рук с длинными худенькими пальцами, высовываясь из пышных манжет, походили на куриные лапки.

Лицо ее, как сегодня вдруг разглядела Вальса, тоже подкачало.

Светло-голубые глаза, в сочетании с темными волосами и бровями, показались ей блеклыми. А на фоне неба в окне, что отражалось в зеркале у нее за спиной, и вовсе похожими на сквозные дырки. Маленький слегка вздернутый носик, вроде аккуратной формы, явно портили четкие крапинки веснушек:

— Фу! Как мухи насидели! — буркнула девушка, разглядывая их.

А уж свои пухлые губы она еще с детства ненавидела и уже тогда привыкла называть их лягушачьими. И, как оказалось, на сегодняшний день красивее они так и не стали.

Единственное, что сейчас она находила в себе если и не красивым, то хотя бы приемлемым — это волосы. Гладкие и черные, заплетенные в толстую длинную косу, они добротно так спускались по груди ниже пояса, отсвечивая отраженными бликами лучей заходящего солнца. Но сия красота была не ее заслугой — за это следовало благодарить отца. Единственный раз он проявил в отношении любимой дочери твердость — настрого запретив резать косу, когда Вальса в подражании коротким стрижкам окружающих ее мальчиков решила от нее избавиться.

Ребенком, в семье с отцом и братьями, да и вообще в крепости, где жили одни мужчины, она никогда особо не интересовалась, как выглядит. А в последние три зимы, когда ее тело начало подвергаться закономерным возрасту изменениям, собственная внешность вообще стала вызывать у нее чувство неприязни и страха.

Вообще-то, если честно, она всего на чуточку стала отличаться от Гэма и других мальчишек, живущих в замке, и эти изменения легко можно было скрыть под широкой рубахой. Но потом… потом случились крови!

Вальса поморщилась — даже сейчас вспоминания об этом были неприятны и вызывали раздражение. А тогда… как же она тогда напугалась!

Рано утром, тайком, девочка выбралась из крепости и кинулась в деревню к бабке-знахарке, со слезами моля ее спасти от ужасной болезни. Бабка та, дай ей Светлый здоровья, зная, что девка без матери да одна среди мужиков растет, пожалела ее, приголубила, все объяснила. Но с тех пор, осознав свое природное отличие, которое по малолетству замечать не хотелось, стала Вальса приглядываться к женщинам, с которыми сталкивалась в призамковой деревне. И то, что она видела, ей не нравилось.

Что рыхлые бабы в широких цветастых юбках, которые делали их еще толще и неповоротливее, что молодые деревенские девицы, с их тяжелыми налитыми титьками и крепкими задами — заставляли ее нервничать, ожидая полного взросления. Как такие ляхи обернуть штанами то можно? Сраму, точно, не оберешься! А в юбке, да с подобными телесами, и на лошади не поскачешь, и с мечом не управишься.

Поэтому, весь последний год девушка прожила, вообще, как на иголках! Каждое утро, натягивая штаны и рубаху, она с замиранием сердца прикидывала, не становятся ли они ей тесны.

И вот теперь, стоя перед этим роскошным зеркалом, она первый раз в жизни задумалась о том, что так ли была права, стремясь во всем походить на мальчика подростка? Женственные линии прекрасного платья не могли полностью скрыть отсутствия этих самых качеств у фигуры, на которую оно было одето. И, что самое печальное, Вальсу это обстоятельство вдруг стало расстраивать. Мало ей что ли других переживаний?!

Этот чудный наряд, кстати, был единственным знаком внимания странного дядюшки, а за одно, и единственным ограничением, вынесенным ей за все время пребывания в замке.

После того, как они с Гэмом по приезду поприсутствовали в трапезной в тех же штанах, что были на них в дороге, им был передан наистрожайший приказ хозяина, что молодой господин может поступать, как ему вздумается, но девица благородного происхождения обязана выходить к столу в платье. Тогда, похлопав глазами от неожиданности, Вальса попыталась объяснить слуге, что она их вообще-то не носит. И причина этого проста — никаких платьев-то у нее и нет.

Тот, выслушав ее в своей обычной манере, то есть, молча и совершенно безэмоционально, удалился. Но не прошло и часа, как он вернулся, неся на руках это чудо портновского искусства. Где уж он его раздобыл за столь короткий срок, можно было только догадываться… ну, или вообще не задумываться — не морочить себе голову! Все равно, он на заданные вопросы никогда не отвечал…

Кстати, после того первого вечера, господин маг так в трапезной больше и не появлялся, а значит и платья на ней не видел.

«— Вот пусть сейчас и посмотрит! Может, в штанах-то оно и лучше было бы…» — злорадно подумала Вальса, выходя в дверь, понадеявшись насолить если уж и не словом, то хотя бы своим несуразным видом гадкому дядюшке.

Следуя за слугой, девушка пыталась унять биение своего сердца. Почему то, по мере продвижения к библиотеке, оно вдруг ударилось в бега, и теперь застряло и трепыхалось где-то в горле, мешая дышать. Понимая, что нужно успокоиться, девушка постаралась рассуждать здраво и уразуметь, почему это вдруг все чувства ее в один голос завопили об опасности.

«— Да, дядюшка не был гостеприимным и радушным хозяином. Он не производил впечатления душевного, доброго человека, но… жестоким, вроде как, тоже не показал себя, скорее уж отстраненным и невнимательным. И его следует понять — знаменитый маг, занятой человек, живущий много зим один, а ему, можно сказать, навязали двух подростков. С этим все ясно» — рассуждала она, мысленно раскладывая «по полочкам» все обстоятельства.

«— Так, что еще? Возможно, паника в чувствах возникла, потому что Гэм уехал, и я осталась одна? Да, скорее всего».

Пока Вальса пыталась разумными доводами убедить свои испуганные чувства в неразумности, а сердечко загнать на положенное ему место, они со слугой спустились из башни и вступили в основные покои замка.

«— Вот, поэтому и жутко!» — проговорила себе девушка, оглядываясь по сторонам и все еще пытаясь убедить себя, что ничего особенного в ее страхах нет.

Коридоры, залы и анфилады комнат, по которым они шли, были темны настолько, что приходилось себе подсвечивать даже днем. Все окна были наглухо закрыты ставнями, которые никогда, как успела заметить Вальса, не открывались. От этого в помещениях стояли кромешная тьма и холод. А обустройством всех этих многочисленных покоев, видимо, вообще никто и никогда не занимался. Ни красивой мебели, ни драпировок, ни гобеленов, положенных залам господского замка, нигде и в помине не было — везде только голые стены, кое-где покрытые плесенью, как в подземелье.

Кстати, кроме выделенных им с Гэмом спален, единственная, более-менее похожая на жилую комната, которую видела в замке Вальса, была трапезная. Там стоял стол и вокруг него несколько стульев с высокими спинками, а окна, поверх ставен, завешаны шторами, что придавало ей хоть какое-то подобие уюта, несмотря на каменные стены. И всегда, когда они там находились, горел камин, разгоняя промозглую сырость, свойственную другим помещениям.

Привыкнув за последние дни ко всем этим странностям дядюшкиного дома, девушка никак не была готова к тому, что откроется ее взгляду.

Когда слуга распахнул двери библиотеки, и она обвела глазами большую комнату, у Вальсы создалось впечатление, что она попала в обычные, совершенно нормальные покои, хотя, по ее же подсчетам лестничных пролетов, они должны были оказаться в глубоком подземелье. А после ставших за десять дней уже привычными пустых залов и переходов, казалось, что огромное помещение даже перегружено мебелью!