Вера Камша - Красное на красном Страница 5

— Обещаю, — не слишком уверенно пробормотал Ричард, — но если они…

— Что бы они ни болтали, молчи и делай, что положено. Ты хороший боец?

— Со временем он превзойдет Эгмонта, — вмешался Эйвон, — но пока его подводит горячность.

— Я бы предпочел, чтоб он превзошел Ворона, — вздохнул кансилльер, — но это вряд ли возможно. Дик, постарайся употребить эти полгода для того, чтоб догнать и перегнать большинство своих товарищей. Смотри на них, пытайся понять, что они за люди, возможно, от этого когда-нибудь будет зависеть твоя жизнь.

Помни, в Жеребячьем загоне нет герцогов, графов, баронов, нет Окделлов, Савиньяков, Приддов. У тебя останется только церковное имя. Родовое ты вновь обретешь в день святого Фабиана. Тогда же будет решено, оставят тебя в столице или вернут в Окделл. Я постараюсь не терять тебя из виду, но в «загон» мне и моим людям хода нет. Через четыре месяца унары[13] получают право встречаться с родичами, но до тех пор ты будешь волчонком на псарне. Это очень непростое положение, но ты — Окделл, и ты выдержишь. Я старый человек, но с радостью отдал бы оставшиеся мне годы, чтоб увидеть на троне короля Ракана, а Дорака на плахе, но пока это невозможно.

Терпят все — Ее Величество, твоя матушка, твои кузены, Эйвон, а я и вовсе пью с мерзавцами вино и говорю о погоде и налогах. Потерпишь и ты, хотя придется тебе несладко. Твои будущие товарищи, кроме молодого Придда и пары дикарей из Торки, принадлежат к вражеским фамилиям. Начальник «загона» капитан Арамона метит в полковники. Он лебезит перед тем, кто ему полезен, и отыгрывается на ненужных и опальных. То есть на таких, как ты. Тебя будут задевать, оскорблять родовую честь и память отца. Молчи!

С прошлого года дуэли среди унаров запрещены под угрозой лишения титула. Возможно, это и есть причина, по которой тебя вызвали. Сожми зубы и не отвечай. Когда-нибудь ты отдашь все долги. Тебе станут набиваться в друзья. Не верь. Доверие Окделлам обходится очень дорого. Никаких откровенных разговоров, воспоминаний или, упаси тебя Истинный[14], сплетен о короле, королеве, первом маршале и кардинале. Если тебе станут про них рассказывать — прерывай разговор. Если кто-то начнет хвалить твоего отца, говори, что утрата слишком свежа и тебе тяжело о ней говорить. Если собеседник желает тебе добра, он поймет. Если это подсыл — останется с носом. Ты все понял?

— Все.

— Ну вот и хорошо, — кансилльер улыбнулся. У него была удивительно располагающая улыбка, — а теперь давайте ужинать и болтать о всяких пустяках.

Мысль была хороша, да и ужин оказался отменным, но болтать о пустяках и веселиться не получалось. Эйвон, прямой, как копье, молчал и со скорбным видом кромсал ножом нежнейшую баранину. Кансилльер натянуто шутил, а Дикон думал о том, что завтра останется совсем-совсем один… Волк на псарне… Так сказал Август Штанцлер, а он знает, что говорит.

Юноша прекрасно помнил главных врагов Талигойи, а значит, и Окделлов. Чужеземная династия Олларов и их прихвостни! По их милости великая держава превратилась в держащееся на страхе и лжи полунищее королевство, в котором истинным талигойцам нет места. Страна погибает, отец это видел, поднял восстание и погиб…

— О чем ты задумался, Дикон? — Мягкая рука легла юноше на плечо.

— Об отце, эр Август…

— Я тоже часто его вспоминаю. Вальтер Придд — истинный Человек Чести, но заменить Эгмонта не может. Талигойя смотрит на тебя, Ричард Окделл, поэтому ты должен выдержать все. Любое унижение, любую несправедливость. Тебе — шестнадцать, сегодня твоя молодость — помеха нашему делу, но через десять-пятнадцать лет ты войдешь в полную силу, а наши враги побредут под горку. Я вряд ли увижу твою победу, но я в ней не сомневаюсь. Ты — наша надежда, Ричард, и я пью за тебя. За то, чтоб ты стал таким же, как Эгмонт.

— И пусть Создатель будет к тебе милосердней, чем к нему, — серьезно и грустно сказал Эйвон Ларак, поднимая свой кубок, — мы тебе не сможем помочь, мой мальчик, но наши сердца будут с тобой.

— Так и будет![15] — Кансилльер осушил свой бокал и повернулся к Эйвону: — Вы слишком мрачно смотрите на жизнь.

— Потому что в ней мало радости и совсем нет справедливости, — опустил седую голову Эйвон. — Эгмонт мертв, сын старика Эпинэ и трое его внуков мертвы, Гвидо фок Килеан-ур-Ломбах мертв, а я, который не стоит их мизинца, живу!

— Дядя Эйвон, — подался вперед Дикон, — вы не виноваты, ведь никто не знал…

— Можно было и догадаться, — с горечью произнес Ларак.

— Догадаться, что сделает Рокэ Алва, нельзя, — резко сказал кансилльер, — маршал — законченный негодяй, но подобного полководца Золотые земли еще не рождали. Я готов поверить, что ему и впрямь помогает Чужой[16]. Упаси тебя Создатель, Дикон, иметь дело с этим человеком. Его можно убить, по крайней мере, я на это очень надеюсь, но не победить…

— Вы правы, Август, — вздохнул старый рыцарь, — человек не может так драться, и человек не может быть таким подлым.

— Насчет подлости, Эйвон, вы заблуждаетесь, — вздохнул Штанцлер. — Рокэ Алва — чудовище, это так. Для него чужие жизни не значат ничего, возможно, он безумен, но маршал — гремучая змея, а не подколодная. Он знает, что равных ему нет, ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, именно поэтому в спину он не бьет. Алва — враг и враг страшный, но за один стол с ним я сяду, а вот с кардиналом или Манриками я никогда не обедаю и не советую это делать своим друзьям.

Два крыла Зла! Так назвал отец Маттео в тайной проповеди маршала Алву и Квентина Дорака, присвоившего себе имя святого Сильвестра[17]… Именно от этих двоих нужно избавить Талигойю в первую очередь.

— У нас не выходит веселого застолья, мои эры, — усмехнулся Штанцлер, — мы, как лесник из притчи, можем говорить только о медведе.

— Слишком дурные времена, — пробормотал Эйвон.

— Будем надеяться, худшее уже случилось пять лет тому назад. Мы поторопились и не рассчитали.

— Десять лет назад мы тоже поторопились и не рассчитали. — Ларак безнадежно махнул рукой.

— И поэтому торопиться мы больше не будем, — почти выкрикнул кансилльер, — мы будем ждать год, два, десять, но мы дождемся своего часа! Мы поступали глупо, нападая. Теперь пусть играет Дорак, рано или поздно он зарвется и совершит ошибку. Но, Дикон, мы этого тебе не говорили, а ты не слышал.

Мне пора, друзья мои, и последний кубок я хочу поднять за всех Людей Чести, за Талигойю и за ее истинного короля. — Кансилльер тяжело поднялся, и Эйвон и Дикон последовали его примеру. — Над Олларией, нет, над Кабитэлой еще взовьется знамя Раканов. Ночь, какой бы длинной она ни была, кончится. За победу, мои эры! За победу!