Олег Дивов - Ночной смотрящий Страница 5

– О, Андрюха! – обрадовался Ерёма. – Приехавши!

Лузгин угостил его сигаретой.

– Привет вам, – сказал он. – От деда на «Запорожце».

– От какого деда? – удивился Ерёма.

– Дед меня подвозил на желтом «запоре». Просил вам передать, что зимой приедет на мормышку удить.

Ерёма только головой помотал да рукой махнул.

– Да и ну его, – сказал он. – Слушай, что я у тебя спросить хотел… Во! А правда, Киркоров – пидор?

– Дядя Ермолай, я же светской хроникой не занимаюсь, – извиняющимся тоном ответил Лузгин. – В основном про социалку пишу – ну, типа, как народу херово живется.

– Правильные слова, Андрюха! – воодушевился Ерё-ма. – Народу сейчас живется… – он снова помотал головой и махнул рукой.

– Далеко собрались-то? – участливо спросил Лузгин.

– А-а… – Ерёма изобразил ту же комбинацию жестов и широко улыбнулся. Глаза у него были пронзительно-голубые, приделай на молодое непропитое лицо – и хоть сейчас в Голливуд.

– Ну, счастливого пути, – сказал Лузгин.

– И тебе, Андрюха, того же!

Из коляски мотоцикла торчала двустволка.

Дом Лузгина стоял у околицы, и в этом году его от ближайшей жилой избы отделяло уже не две заколоченных, а четыре.

– Как же ты там будешь, милок? – спросила Лузгина повстречавшаяся на пути знакомая старушка. – На самом краю, да еще один… Может, ко мне, а? У меня полдома свободно, живи – не хочу.

– Ничего, справлюсь, – улыбнулся Лузгин.

На участке никаких следов не обнаружилось, разве что за баней – там неоднократно выпивали и закусывали, но деликатно, без вандализма. Не у чужих же.

Лузгин открыл дом, распахнул ставни и окна, затопил печь, вытащил на лужайку пару матрасов, половики и начал выметать накопившуюся за два года пылищу, радуясь, что избушка у бабушки небольшая была. Потом натаскал воды, полы вымыл, половики выбил, по-быстрому искупался в озере, переоделся в чистое и принялся разгружать свой объемистый рюкзак. Сумку с ноутбуком небрежно бросил на диван. Расставил по кухонным шкафчикам припасы, которых должно было хватить на первую неделю – а потом наверняка оказия в город случится, или можно вытащить из бани велосипед и до Филина доехать. Тамошних мужиков с ружьями он уже не боялся. Куда больше Лузгин теперь опасался водки, которая продавалась в филинском магазине – он ведь ее уже сегодня попробовал. Нет, за водкой – в город. Пока что литр есть… Лузгин с сомнением поглядел на бутылки. Выпитое так и не выветрилось из организма, напротив, оно там в каком-то пороговом состоянии присутствовало, не столько радуя душу, сколько подбивая добавить. Собрав волю в кулак, Лузгин бутылки спрятал и посмотрел на часы. Ого! Вечер уже. Полдесятого. Не мешало бы поужинать – кто его знает, как оно дальше обернется. Тратить на перекус банку тушенки было жаль – тушенке предстояло обрести консенсус с макаронами, явив миру сытное и вкусное горячее блюдо. Поэтому Лузгин сунул в карман пару вареных яиц, оставшихся с дороги, и краюху черного хлеба, завернул в бумажку немного соли. Прицепил на пояс нож, плотно набил кармашки патронташа, небрежно повесил его на плечо, взял ружье, вышел на крыльцо, присел и закурил.

Безмолвие нахлынуло и потрясло. Тихий-тихий шелест листвы, почти неразличимый плеск воды у берега, и ни одного искусственного, человеческого звука. У Лузгина чуть слезы на глаза не навернулись. Еще два с лишним месяца покоя впереди.

И никакого внутри ни смятения, ни зуда по поводу возможной в самом недалеком будущем встречи с неведомым зверем. Или не зверем. Или не встречи. Абсолютно все равно. Лузгин знал, куда едет и зачем. Он искал тишины и гармонии. Он их нашел.

– На, держи, – Витя протянул Лузгину два патрона, снаряженных пулями. Лузгин их критически оглядел и сунул в карман.

– Ты заряди, – сказал Витя.

– Успею, – отмахнулся Лузгин. Не хотелось ему обижать Витю, объясняя, что патроны выглядят не лучшим образом. Для двустволки, конечно, сойдет – пальнет, родимая, никуда не денется. А вот магазинное ружье с трудом переваривает картонные гильзы, набитые кустарным способом. Перекосит в магазинке такую гильзу запросто, и окажется у тебя вместо помповухи дубина. На утиной охоте перекос не трагедия, а вот против зверя…

– На дорожку? – предложил Витя.

Лузгин задумался. Витя заразительно подмигнул.

– А-а, черт с ней, давай! – обреченно согласился Лузгин.

Когда они подошли к Крестам, там уже топталось человек с дюжину. Все сплошь крепкие дядьки глубоко за пятьдесят, а то и старше. Верховодил, как обычно, Серега Муромский.

– На собаку возьмем! – убеждал он. – У всех собаки, какие остались, по дворам заперты, а мы одну за село выведем и к околице – на цепь. И сами вокруг. Придет как миленький. Ветер откуда дует? Оттуда. Вот там посадим. И сами тихонько. Он выйдет, а мы фонарями его ослепим – и огонь. Секунду-другую он постоит ведь, ослепши, – разве не хватит?

– Чью собаку-то на живца? – спросили его.

– Да хоть мою! – твердо ответил Муромский. – Ради дела не жалко. Во! Андрей!

– Здрасте, дядь Сереж, – улыбнулся Лузгин. – Здрасте все.

Началось обстоятельное здоровкание со всеми присутствующими и риторические ответы на непременные риторические вопросы. Лузгина тут все знали еще во-от какого маленького.

– Ну че, акула пера, – сказал Муромский. – Что там слышно в столицах? Посадят когда-нибудь этого ворюгу Чубайса, мать его еб?

– Вряд ли, – покачал головой Лузгин, делая умное лицо. – У нас, конечно, не Америка – фиг знает, кого завтра посадят. Но ведь попадаются деятели, которых не посадят никогда, верно?

– Он же все мои сбережения поп…здил, – вздохнул Муромский. – Сколько на книжке было, столько и унес. Обокрал с ног до головы. Рыжий еврейчик Чубайс. Тьфу!

Серега на самом деле был мурманский, это местные его в «муромского» переделали, как им удобнее показалось. Вырос-то Серега здесь и по зашишевским меркам высоко поднялся, мореходку окончил, карьеру завершил секондом на «торгаше». В общем, было там чего украсть Чубайсу.

Теперь Муромский на исторической родине если не командовал, то определенно задавал тон. Их в селе набралось таких – репатриантов с активной жизненной позицией – человек пять. Но увы, даже общими усилиями поднять Зашишевье они не могли. Потрепыхались немного, увидели, что дело швах, с горя запили – кто на годик, кто поменьше, успокоились и пошли тоже, как нормальные люди, валить-пилить-вывозить лес.

Лузгин стоял в толпе, почти не слушая разговора, ощущал, как усваивается водка, курил и думал, что в общем-то Зашишевье выдержало удар судьбы. Могло бы просто рухнуть. Оно и пыталось. В годы перестройки тут разворовали, съели и распродали целый совхоз. Потом начали от тоски и пьянства вымирать – на кладбище полно могил сорокалетних мужиков. Но к концу тысячелетия ситуация постепенно выровнялась. Село, будто живой организм, переболело и теперь намеревалось достойно встретить старость. А там – как сложится.