Руслан Мельников - Рудная черта Страница 5

Некоторое время Всеволод молчал, постигая услышанное. Затем спросил:

– Выходит, Эржебетт специально ждала меня? Там, в Сибиу… в Германштадте?

– Ждала. – Бернгард пожал плечами. За спиной магистра тяжело колыхнулся промокший белый плащ. Черный крест на левой его части шевельнулся, словно нерасплавленное крыло. – Но не обольщайся, не именно тебя, русич. Конечно же, она не знала, кто придет в Эрдей и кто принесет в себе силу Изначальных. И придет ли, и принесет ли вообще… И все же она надеялась.

– Откуда было взяться этой надежде?

– Не забывай – Эржебетт посвящена в тайну Проклятого прохода, ей известно, что в прошлом потомки Изначальных уже закрывали своей кровью разомкнутую границу.

– Так ведь то – в прошлом!

– Многое в этом мире повторяется, русич, – наставительно произнес Бернгард. – Слишком многое. В той или иной мере, но – повторяется. Ты и вообразить себе не можешь, сколько самых разных – естественных и не очень – процессов непрерывно идет по замкнутому кругу или бесконечной спирали. Что-то возрождается, чтобы умереть. Что-то умирает, чтобы вновь восстать из праха. А уж если говорить о магии – как разрушающей, так и созидающей…

Всеволод только покачал головой. Кругозор тевтонского магистра, разбирающегося даже в дремучей эзотерике, был поистине неисчерпаемым!

– Практически все колдовские чары вращаются вокруг одной магической оси – явной либо мнимой, – продолжал тем временем Бернгард. – Подавляющее большинство сильных заклинаний на самом деле переходят одно в другое и другое – в одно. Ведьмы, творящие ведьмин круг, знают это лучше кого бы то ни было. Даже те из них, кто не успел еще полностью пройти посвящение. Ибо это – изначальные, простейшие и неоспоримые истины ведовского искусства. Это впитывается будущей ведьмой с молоком матери и первым заговором бабки.

– Но прошлое… – с сомнением начал было Всеволод.

– И прошлое тоже имеет свойство повторяться, – перебил его Бернгард. – Эржебетт знала, что род Изначальных не иссяк, поскольку сама принадлежит… принадлежала к этому древнему роду, покуда не была пожрана темной тварью. Она искренне и истово – с искренностью и истовостью, свойственной лишь ведовскому племени, верила, что другие носители сильной крови – потомки потомков Вершителей, от которых зависит судьба людского обиталища, – снова придут в эти края. Рано или поздно. По своей или чужой воле. А поскольку единственная дорога к Серебряным Вратам проходит через Германштадт, подмога никак не миновала бы этого города. И, в общем-то, Эржебетт не ошиблась в своих расчетах.

– Не ошиблась, значит? – Всеволод хмуро взирал из-под насупленных бровей.

– Как тебе известно, русич, из каждой Сторожи, хранящей границу миров, сюда был послан отряд, – продолжал просвещать его Бернгард. – Но суть не в отряде – а в его предводителе, коим являлся лучший из лучших сторожных воинов. Тот, кого искали и отбирали по особым признакам, ведомым только мастерам… старцам-воеводам Сторож. Тот, кого проверяли, тренировали и обучали без конца и перерыва. Тот, кто в бою и учебе многократно превосходил прочих. Тот, о ком были основания полагать, что именно он – потомок Изначальных В русской Стороже таким человеком был ты. В татарском Харагууле – Сагаадай. У нас тоже имелись рыцари, успешно прошедшие необходимые испытания. Конрад, к примеру.

Достойных кандидатов из прочих Сторож я не знаю. Они не дошли. Сгинули в пути. Следовательно, оказались не столь достойны. Следовательно, их кровь была не столь сильна, как нужно. Ты же, русич, довел свой отряд до границ Трансильвании. И провел через Эрдейский край. По всему разоренному Семиградью. К самым Серебряным Врагам.

– Но ведь не только я! – воскликнул Всеволод. – Сагаадай! Он тоже провел… прошел…

Бернгард кивнул:

– Верно. Сагаадай тоже провел и прошел. Правда, потеряв при этом большую часть своей дружины.

– Его путь был долгим и опасным, – заметил Всеволод. – Гораздо более долгим и, возможно, еще более опасным, чем мой.

– И это верно. Как и другое. Лидерка даже не пыталась укротить его дикую степную натуру. Эржебетт не учуяла в нем скрытого могущества Изначальных. И в Конраде – тоже. Она выбрала тебя. Твою силу. А у лидерки на особую силу – особое чутье.

Дальше Всеволод не слушал. Пока – не слушал. Он склонился над каменным гробом, над молчавшей, как камень, пленницей саркофага.

– Это так, Эржебетт? Это правда? Все, что говорит Бернгард?

Оба меча в руках Всеволода – опущены. Серебрёные острия клинков за малым не касаются плит пола. Всеволод пристально смотрит сквозь шипастую решетку. Стальную и серебряную. Прямо в лицо смотрит. В милое прелестное серьезное лицо девы-твари. В зеленые глаза, отражающие нервный факельный свет.

«Это так? Это правда?»

Глава 4

Из саркофага ему не сказали ни слова. Не кивнули утвердительно, не мотнули головой, отрицая. В саркофаге лишь торопливо отвели взгляд.

Но прежде Всеволод все же успел уловить, увидеть… Ясно и отчетливо он разглядел свое отражение в темной зелени очей-озер и мерцании огненных бликов. Такое же отражение, как в перепуганных водах Мертвого озера. Перевернутое. Вверх ногами. И не было тут ни морока, ни наваждения. Было – как было. Было – что было. Страх. Животный ужас.

Эржебетт боялась. И в этом безотчетном страхе, в паническом ужасе этом Всеволод слышал ее невысказанный ответ.

Он понимал: да, это так, да, это правда. Все, что тевтонский магистр говорит сейчас и все что он скажет позже.

А магистр говорил. Старец-воевода Закатной Сторожи повторно давал Всеволоду урок, который тот по глупости и слепоте своей не желал усваивать ранее.

– Лидерка способна брать чужую силу – в любом ее проявлении – не только через кровь, но и через любовь. Разумеется, только через греховную плотскую любовь, – рыцарь-монах, аскет-крестоносец брезгливо поморщился. – Ее развратные ласки доставляют больше удовольствия, чем ласки опытнейших куртизанок, но страстные соития с ней забирают жизненные силы. Поначалу оставляя сладкую истому в членах. После – вовсе истощая человека до смерти…

А ведь точно! А ведь в самом деле! Сладостную… невероятно-сладостную истому, блаженное опустошение, вялую и сонную слабость, чем-то похожую на смерть, Всеволод помнил. Так оно все и было. Тогда, после единственной их с Эржебетт ночи, проведенной вместе в монашеской келье. И сама Эржебетт была… Довольной и сытой кошкой она тогда ему показалась. Довольной и СЫТОЙ. Насытившейся если не сполна, то – изрядно.

– Чтобы испить свою жертву на любовном ложе целиком, до конца, лидерке требуется не одна ночь, – продолжал тевтонский магистр. – И чем больше пожираемая ею сила – тем больше нужно ночей. Днем, правда, ее чары не страшны человеку. Днем лидерка не способна забирать чужую силу и жизнь. Волшба темной твари рассеивается под солнцем так же быстро, как испаряется кровь мертвых нахтцереров. Но уже после первой ночи, проведенной с ней, в сердце человека остается саднящая заноза. Или… – Берн-гард опять скривился. – Или, скорее уж, не в сердце. А кое-где пониже. Осознанные и – еще в большей степени – неосознанные воспоминания о пережитом наслаждении снова и снова влекут несчастную жертву на губительное ложе страсти. Этому трудно, почти невозможно противостоять. К тому же не следует забывать, что Эржебетт – тварь особого рода. Вместе с лидеркой и вервольфом в ней уживается еще и ведьмина дочь – пусть не прошедшая полноценное посвящение, но, наверняка, успевшая по верхам нахвататься от матери нехитрых приемчиков примитивной женской магии. Даже самые простенькие из них эффективно воздействуют на мужа-воина, неискушенного в любовных играх и изощренном флирте. Так что Эржебетт нетрудно было поддерживать твой интерес к своей персоне не только ночью, но и при свете дня.