Костер и Саламандра. Книга первая (СИ) - Далин Макс Андреевич Страница 5

* * *

Как его высочество выглядит, я знала из рисунков в газетах — вернее, думала, что знаю. Газетчики его высочеству льстили: в натуре он был мелкий.

Правда, телом Эгмонд был тот ещё кабан: видно, что в свои двадцать лет любил пожрать и ни в чём себе не отказывал. И морда была вполне ничего себе, с медальным профилем. Но внутри он был мелкий, чувствовалось с ходу, с порога. Я даже подумала по инерции: лох как лох.

Вдобавок стати у него были кабаньи, а голос тонкий и пронзительный. С другой стороны, даже самые матёрые кабаны визжат, всё закономерно… Только вот на парадах не покомандуешь: несерьёзно.

Но Дар в его присутствии встал внутри меня стеной огня. Я уложила его волевым усилием, холодом разума — приказала себе наблюдать, а не действовать.

Эгмонд сидел в кресле лицом к двери и отшвырнул кресло, когда мы вошли. Глаза кровью налились, как у кабана. Он заорал:

— Где ты шлялась⁈ — и дал петуха, но, видимо, думал, что звучит очень грозно.

— Я уходила по делам, — сказала Виллемина. — Ваше высочество меня очень обяжет, если позволит мне принять ванну и переодеться.

— Я спросил, где ты шлялась, девка! — взвизгнул принц и подался вперёд так, что я испугалась за свою принцессу. — С кем⁈

— Эй, — сказала я. — Со мной.

В этот момент Эгмонд меня увидел и поразился. Само моё присутствие и то, что я ещё и говорю что-то, его потрясло до глубины души. У него морда вытянулась и рот приоткрылся, и это так уморительно выглядело, что Виллемина усмехнулась.

А я вышла вперёд и отодвинула её за спину. Я Даром чувствовала, как рычит Тяпа: она не умела рычать вслух, только мелко дрожала от ярости. Я её мысленно придерживала на всякий случай — чтоб не кинулась.

Эгмонд взял наконец себя в руки и возмущённо спросил:

— А ты кто такая? Что это… Откуда эта бродяжка⁈

— Я некромантка, — сказала я и сунула к его носу ладонь, точно как лоху на представлении.

Он отшатнулся.

— Она моя камеристка, — сказала Виллемина.

Эгмонд отдулся не как кабан, а как бык, который роет копытом.

— И как ты посмела её сюда привести? — спросил он у Виллемины, потому что со мной разговаривать было, конечно, ниже его достоинства.

— Простите, ваше прекраснейшее высочество, — сказала Виллемина. — Мне очень хотелось, чтобы у меня была камеристка-некромантка. Я не капризна, но это желание вы можете считать моим капризом.

Между тем Эгмонд смотрел на меня и потихоньку сдувался. Сдувался и сдувался, и в конце концов сказал почти спокойно:

— Ты не смеешь выбирать себе свиту. Это вообще не женское дело, тем более — не твоё, не подобает принцессе. Я не хочу, чтобы рядом с тобой была эта тварь.

— К моему величайшему сожалению, — сказала Виллемина, — я буду вынуждена настаивать. Завтра с утра я обращусь с просьбой к государю.

— Думаешь, отец позволит тебе тащить всяких потаскух во Дворец? — хмыкнул Эгмонд. — Удивляюсь, где ты её нашла. По каким притонам шастала. Принцесса Междугорская. Кошмар. Недаром матушка была против этого брака.

В голосе Виллемины прозвучала улыбка:

— Видите, ваше высочество, как мудрейшая государыня была права и как прискорбно заблуждался государь, не прислушавшись к её советам? Молю вас, не повторяйте этой печальной ошибки, прислушайтесь к пожеланиям вашей жены.

— Змея, — буркнул Эгмонд. — С тобой невозможно разговаривать. Матушка была права: вся ваша династия…

— Что? — переспросила Виллемина, подняв бровь.

— Ничего! — огрызнулся Эгмонд. — Будешь разговаривать с отцом.

И вышел из будуара. Мы слышали, как он почти бежит по всей этой длинной анфиладе покоев, топоча, как целый табун.

Виллемина повернула меня к себе за плечи, глаза у неё горели, она улыбалась — и Тяпка, которая учуяла этот жар, принялась скакать вокруг нас, виляя хвостом. Виллемина схватила с зеркального столика плетёный шарф и принялась махать перед мордой Тяпки:

— Взять! Тяпа, взять!

Моя собака немедленно вцепилась — и принцесса принялась играть с ней шарфом, будто какой-то старой тряпчонкой:

— Отда-ай! Моё! Отда-ай!

А Тяпка и рада стараться! Скользила по паркету, но твёрдо встала на ковре у туалетного столика, мотала головой, виляла хвостом и жалела только, что не может всласть порычать.

Виллемина хохотала и меня насмешила.

— Вы порвёте! — ржала я. — Тяпка, отдай!

— Взять! Взять! — веселилась Виллемина и в конце концов бросила шарф собаке.

И Тяпа немедленно начала его трясти и мотать, как пойманную крысу. А моя принцесса обняла меня.

— Карла, — сказала она, — дорогая моя ведьма, ты понимаешь, что вместе мы можем выжить?

Она вся горела. Если она и не чувствовала свою проклятую каплю, то я — в полной мере.

— Ага, — сказала я. — Две ведьмы — это сила. Ты хоть понимаешь, что играешь с огнём?

— Играю, — кивнула Виллемина. — Мы будем играть в паре — и мы должны выиграть. Ставки большие. Понимаешь?

— Кто-то идёт, — сказала я. — Кто-то сравнительно безопасный.

— Кто-то из фрейлин, — отмахнулась Виллемина.

— Костюм, ванна и молоко для вашего высочества, — сказали из полумрака.

— Наконец-то, — улыбнулась моя принцесса.

— Между прочим, — сказала я, — ты умеешь проверять пищу на ядовитость, ваше прекрасное высочество?

Виллемина захлопала в ладоши:

— О Карла, я в тебе не ошиблась! Молоко сюда! Будем учиться прямо сейчас.

Где-то в глубине дворцовых покоев гулко и звонко пробили часы. Три — час петухов, но сумрак стоял за окнами плотной стеной, будто и не ждал рассвета.

* * *

В ту ночь мы спали в постели Виллемины, а Тяпка устроилась у нас в ногах. Я просто не могу представить себе более чуткого часового, чем мёртвая собака: она никогда не спит, она всегда начеку. Не знаю, насколько ослабло Тяпино чутьё, но отлично знаю, насколько далеко и точно она чует Даром, моим Даром.

Мы обе выспались той ночью. Но успели немало друг другу сказать перед тем, как заснуть.

— Эгмонд меня боится. И ненавидит, — сказала моя принцесса. — Он не бьёт меня только потому, что этого не одобрил бы его отец, но он дважды вывихнул мне кисть за этот год. Он мечтает от меня избавиться.

— Как же он ухитрился на тебе жениться? — спросила я.

Я ещё плоховато представляла себе, как всё это устроено на самом верху. Я воображала себя страшно циничной, но Виллемина объяснила мне, насколько я наивна. Что жизнь детей королевских домов — разменная монета в политических играх их родителей. Прибережье надеялось на военный союз с Междугорьем против вечно строящих злобные планы соседей… но отцу Виллемины и нуждочки нет. Его интересовали торговые пути, южные моря, товары с Чёрного Юга и с Юго-Востока… но чуть не сразу после свадьбы он резанул, что не станет воевать за чужие интересы. Междугорье воевать не любит… А наш государь Гелхард, оказывается, боится сильных соседей, которым нужен выход к морю.

И Виллемина не принесла прибережному двору ожидаемых выгод. Зря привезли с севера злую ледяную девицу, умную и дерзкую, как парень в юбке. Ради неё Эгмонду пришлось отказаться от старшей принцессы с Трёх Островов, глупенькой и весёлой пышечки, рыжей и розовой, которую на всех портретах изображали с низким декольте, прикрытым только прозрачным тюлем. С тех пор Эгмонд был уверен, что Виллемина разбила ему жизнь вдребезги.

Государыня принца в этом убеждении поддерживала — и они оба считали, что брак принца нужно переиграть. Средства их не особенно смущали. А государь считал, что всё это глупости и блажь. Именно поэтому Виллемина была ещё жива.

— Государь умён и хитёр, — рассказывала моя принцесса. — Он уже несколько лет балансирует на лезвии. Даже свадьбу Эгмонда со мной использовал — и пугает перелесцев моими родственниками, намекает на тайные договорённости… Но он очень болен. А Эгмонда ты видела.

— Похоже на безнадёгу, — сказала я.

Виллемина обняла меня, заглянула в глаза: