Ольга Болдырева - Без души Страница 5

Потом я понял, что время пришло: тело восстановлено, рассудок не излечить — мне нечего делать в этом гробу. День не отличался от своих ветреных собратьев ничем особенным, узкая щель — окно под самым потолком не пропускала сквозь весеннюю хмарь даже намека на солнечный свет, внизу бушевал океан, разбиваясь об острые скалы… монотонный гул за это время, казалось, прокрался мне под кожу, навсегда поселив внутри шелест волн. Но Бездна внутри ворочалась, давила на ребра и мешала дышать. Она требовала покинуть эти стены, и ослушаться было нереально.

Возможно, я отвлекся или просто забыл, что у Микеля вечерняя смена, но стоило мне подняться с доски, как он вошел в камеру. Будто бы сама слепая госпожа провела его по коридору мимо прочих заключенных к двери моей темницы и открыла дверь.

— Но… — надсмотрщик выронил стакан, расплескав по полу мутную воду, и с ужасом посмотрел на свой оживший кошмар. И столько ужаса вызвал в старике вид ожившего мертвеца, что нити Бездны, до того держащие его под контролем, лопнули.

Да, практики не хватает. Придется долго тренироваться, чтобы нормально взаимодействовать с чудовищной силой, нашедшей приют в моем теле.

Я не стал применять магию, свернув старику шею. Пусть, наконец, встретится со своей дочерью. Потом был недолгий путь мимо пустых камер, провонявших чьим‑то отчаяньем, безумием и памятью; мимо этажей, с которых слышались крики еще живых людей, которых давно похоронили. Мимо кошмаров и боли…

Выбравшись из каменных стен, я долго не мог надышаться свежестью и ветреной свободой.

Затем переместился во дворец: оттолкнулся от холодных серых плит, ощутив, как в один момент сам стал частью ветра. А ведь считалось, что подобное могут только маги первого уровня, когда у меня всегда был только пятый — слабые способности к импульсам. Несколько слуг, которые во время моего перемещения оказались в малом зале (из дворцовых комнат именно его я запомнил лучше всего), попытались с испуганными криками разбежаться. Понимаю, отвратительное зрелище.

Впрочем, они не успели.

За несколько мгновений от перепуганных людей не осталось даже пепла. Бездна сама знала, что нужно делать, пока я сканирую просторные залы и роскошно обставленные комнаты. Хватило секунды, чтобы почувствовать их. Две алые точки резко выделялись на фоне смазанного суетой дворца. Еще один глоток воздуха и короткое перемещение к покоям нового короля людей Далика первого.

К покоям предателя.

Месть была короткой.

Я застал молодого короля с женой в кровати, спящими, хотя слуги уже принесли в сопряженные комнаты блюда с легкими закусками и фруктами. Пришлось разбудить предателей, чтобы они знали, кто их убил. Я даже позволил королю и королеве ненадолго вообразить, что от тихой госпожи можно сбежать… Но все равно месть закончилась слишком быстро. Посмотрев на спелые яблоки, рассыпавшиеся с серебряного блюда, подумал, что слишком давно не ел нормально. И ничто не мешает мне хотя бы слегка наверстать упущенное. Но сначала помыться. В прошлой жизни я был отвратительно чистоплотен и брезглив, и тюрьма, безусловно, исправила этот недостаток, однако, сейчас, необходимость очистить тело казалась очевидной.

Переступив через королеву и небольшую лужу натекшей крови, я направился в ванную комнату, где долго, с ожесточением тер скелет, обтянутый болезненно — желтой кожей: то, что осталось от моего тела. Драил мягкой, пахнущей цветами мочалкой, смывая грязь, которой достаточно скопилось за годы моего заключения. Затем извел половину глиняного кувшина с шампунем на волосы, обнаружив, что они стали седыми, в чем, в общем‑то, не нашел ничего удивительного. Посмотрев по шкафам, одолжил у Далика комплект нижнего белья, черную рубашку и черные брюки. Черный… практичный, универсальный цвет: чтобы не выделяться в толпе, чтобы обозначить скорбь, чтобы не подбирать тона и узоры… когда у моего бывшего друга появилась страсть к этому цвету? Когда‑то давно он предпочитал синий — цвет своего дома.

После небольшой экскурсии по огромным апартаментам я вернулся в спальню, забрав с собой поднос с едой и хрустальный графин с соком, кажется, лимонным. Завтракать. Налил чуть — чуть охлажденного напитка, действительно, имеющего лимонный вкус с нотой мяты. Положил на фарфоровое блюдце пару тонких ломтиков мяса и свежевыпеченную булочку. Сел на диван, приютившийся в углу с компанией вышитых золотом подушек и, рассматривая остывающие тела, пытался почувствовать хоть что‑нибудь. Целую жизнь назад я считал этих людей лучшими друзьями, о каких можно только мечтать и каких у меня никогда не было в родном мире.

Но нет, единственная ассоциация, возникающая в сознании, была похожа на сожаление о том, что я убил их настолько быстро.

Милосердно. Если так, конечно, можно назвать ошибочную поспешность.

Предложи мне кто‑нибудь повернуть время вспять, месть стоило растянуть. Сначала убить Ларин, чтобы Далик ощутил то отчаянное, беспросветное и давящее чувство падения, когда от любимого человека остаются крошечные осколки памяти. Это удивительное чувство, поверьте мне. Я прекрасно его помню, конечно, исключительно разумом, но могу найти подходящие слова. В реальности проходит едва ли мгновение, ты еще не понимаешь до конца весь ужас, и боль только ласково гладит сердце изнутри. Но яд потери капля за каплей уже проникает в кровь и шепчет: "больше никогда…" — тысячи тысяч этих никогда. Никогда не услышишь ее голос, называющий тебя по имени; никогда не почувствуешь, как хрупкие пальчики сжимают ладонь; никогда не ощутишь родного тепла и дыхания; никогда не узнаешь — действительно ли можно прожить всю жизнь вдвоем и вместе состариться. Не позовешь к завтраку; не спросишь о том, как прошел день; не потреплешь по мягким кудрям; не возразишь; не догонишь; не вернешь, нет… нет… нет… больше никогда.

Это была бы честная цена, пусть и не заполнила бы пустоту внутри даже на крохотную часть. Но я поспешил. Увы. А может, они и не думали, что предают меня? Предать можно друга, а меня с самого начала вели, как послушную марионетку.

На лице Далика застыла омерзительная маска страха. Трус… он просто жалок. А вот приглядевшись к молодой королеве, я обнаружил погасшую в ней искорку новой жизни. Да… ассоциация сожаления снова возникла в сознании. Создать лезвие просто. Еще проще одолжить маленький ножик для фруктов. И одного точного удара хватило бы, чтобы увидеть боль матери, чувствующей, как умирает ее дитя. Это был бы замечательный дар моей возлюбленной Ирэн — каждая капля чужой крови, как монета за ее слезы. Кровавые слезы по нашей убитой дочери. Минуту понаблюдав, как бордовый цвет расползается ореолом вокруг головы Ларин, я вернулся к еде, взяв еще несколько полосок мяса.