Dagome iudex: трилогия - Збигнев Ненацкий Страница 5

великанша Зелы научила его сражаться на длинных и коротких мечах, использовать всякое оружие. Затем были у него и другие учителя в граде Бизиса и при дворе короля Людовика. Потому-то он не испугался, лишь, сидя с другой стороны костра, незначительно придвинул круглый свой щит и положил руку на рукоять Тирфинга. Он слушал, как рыжебородый распаляет себя для драки, обзывая Даго по-саксонски самыми оскорбительными прозвищами, и даже не дрогнул, когда тот внезапно сорвался со своего места и, вытащив свой меч из ножен, сделал к нему шаг. Рыжебородый замахнулся, и вот тогда снизу, сидя на месте, Даго ударил его своим Тирфингом прямо в брюхо, закрываясь одновременно щитом. Рыжебородый свалился на землю у костра, и вот тогда Даго вскочил на ноги и бросился на двух воинов, которые только-только поднимались с земли, так как не считали, будто их участие в бою будет необходимым. Он взмахнул Тирфингом и отрубил от туловища голову, на которой был надет коровий череп. Кровь хлестанула прямо в костер. Третий стал отступать на четвереньках, затем поднялся и понесся в глубину леса. Даго не гнался за ним. Рыжебородый все еще был жив; он лежал скорчившись, схватившись руками за живот. Ему показалось, будто Даго желает его добить, и что-то пробормотал по-саксонски, но тот лишь вытер свой окровавленный меч о его кафтан, затем подошел к сложенным под дубом мешкам и рассек их несколькими ударами.

В них не было какого-то особого добра кроме овса для лошадей и еды. Белый жеребец был их единственным богатством. Даго забрал для себя немного еды, потом перерезал трем спутанным лошадям веревки на ногах, чтобы те могли разбежаться по лесу, и схватил белого жеребца под уздцы. Виндос воспринял его враждебно, пытаясь вздыбиться на задних ногах и раздавить чужака передними. Но Даго научился от ромеев правильно обходиться с лошадями — вцепился в удила и успел накинуть на Виндоса уздечку. Затем он привязал его к веревке, второй конец которой закрепил на своей вьючной лошади. С поля битвы он забрал еще два франконских меча, принадлежавших рыжебородому и его спутнику с отрубленной головой.

Когда Даго подходил к тевтонцу, чтобы забрать его меч, рыжий попросил:

— Добей меня, господин.

Даго отрицательно покачал головой.

— Я не добиваю раненых. Мой меч уже получил одну свою жертву. А вдруг ты и выживешь? Если так случится, передай маркграфу Радбору, графу Теодориху и постельничему Мегинфриду, но прежде всего — Людовику Тевтонскому, что это я убил графа Фредегара, и то потому, что граф приказал отравить меня из-за моей дружбы с Карломаном. Я, граф Даго, гонимый Жаждой Подвигов, иду в мир, чтобы стать повелителем народов, которые скрываются во мраке истории.

Закончив говорить, он увидал, что тевтонец умер. И тогда стало ему стыдно за свое бахвальство. Он вскочил на своего коня, схватил поводья запасной лошади и, ведя за нею белого жеребца, снова углубился в лес…

Теперь же, спустя четыре дня после тех событий, он сидел в тени старого бука и, отдыхая после поединка с Виндосом, глядел на другой берег Реки Забытья, где проживали многочисленные народы, погруженные во мраке исторических событий. Может и права была Зелы, говоря, что в каждом человеке, в котором течет кровь спалов, вечно торчит заноза стремлений к великим свершениям. Он не желал смерти этих людей, белого жеребца ему хотелось только купить. Их погубила лишь жадность и стремление к убийству. Ведь сколько воинов, остающихся на службе у крупных господ и непрестанно с кем-нибудь воюющих, просыпались однажды с такой вот жаждой убийства? Уже несколько лет дорога, по которой шел Даго, была покрыта телами убитых им противников. Он убивал, поскольку это надо было делать. Убивал, ибо в противном случае сам потерял бы жизнь. И всегда он прислушивался к себе, не пробуждается ли в нем то страшнейшее чувство удовольствия от самого убийства, из-за чего частенько дарил своим соперникам жизнь. Даго был охвачен чем-то гораздо более сильным странным, сладостным чувством, вызывающим впечатление вечной ненасытности — желанием властвовать, жаждой власти. Оно было сильнее даже кровной связи или родительской любви, самых крепких клятв или чувства благодарности. Ведь разве под Фонтенуа-эн-Пульс не столкнулись с собою три родных брата: Людовик, Лотар и Карл лишь затем, что каждый возжелал иметь императорский венец? Жажда власти заставляла безжалостно сражаться и убивать даже жену, мать, отца или сына, но она же учила так же прятать меч в ножны и проявлять милосердие. Первым жестом повелителя должна быть миролюбиво поднятая рука, в то время как вторая должна хватать нож. Так делал император Карл. Но потом внуки разодрали его громадные владения на части, поскольку каждый был отравлен желанием властвовать. Он, Даго, тоже возжелал овладеть белым жеребцом, после чего бросил золотую цепь. И только после этого — убил. Потому-то и не беспокоила его смерть этих саксов. Человек, желающий стать повелителем, должен научиться забывать о трупах на своем пути. Правитель должен иметь сотни глаз и сотни ушей; даже каменные стены могут рассказать о чьем-нибудь предательстве либо о чьей-то дружбе.

Кто-то донес Людовику Тевтонскому о том, что Даго полюбил сварливого его сына Карломана и тайно побратался с ним. Тогда они сказали друг другу, что если Карломан станет императором, он, Даго, подчинит себе народы за рекой Альбис и станет их королем. Но чей-то язык доложил об этом Людовику. Вот потому-то граф Фредегар и приказал подать яд Даго посредством красивой монашки Рыхильды. Как жаль, что этот сакс издох с распоротым брюхом. Он отнес бы Людовику и Карломану известие, что Даго, живой и здоровый, в одиночку направился на восход солнца, чтобы пробудить спящие народы и стать их повелителем, подобно тому, как много лет назад сделал это Моймир. Разве не для этого готовил его Главный Конюший, Василий? Чем живущие за рекой Вядуей народы были хуже тех, что жили дальше к югу и позволили объединить себя в Великую Мораву? За Вядуей, до самой реки Висулы дремлет множество великанов. Кто же иной может пробудить их к жизни и ввести в историю, если не он, Даго, сын великана Бозы из рода спалов?

Глава вторая

ЗЕЛЫ

Долго не имел он какого-нибудь имени, пока, наконец, бабка не сказала, что ему исполнилось семь лет — настала пора вступать в мир мужчин и получить имя. Быть может, даже такое, какое носил Дед, хозяин всего рода Землинов. Ему очень хотелось, чтобы ему подстригли его почти белые