Чайна Мьевиль - Шрам Страница 5

Они изучали друг друга.

— Я не думаю, что мои требования обременительны, — сказал Мизович, смягчая тон. — Большая часть команды из Нью—Кробюзона или Зерновой спирали, а есть и такие, кто не очень хорошо владеет рагамолем. Понадобитесь вы мне только в Салкрикалторе, а до него еще неделя хода, так что времени отдохнуть и познакомиться с пассажирами у вас предостаточно. Мы отплываем завтра рано утром. Не сомневаюсь, вы будете еще спать.

— Завтра? — переспросила Беллис.

Это было первое слово, произнесенное ею после того, как она перешагнула порог каюты.

Капитан пристально посмотрел на нее.

— Да. Вас что—то не устраивает?

— Но вы сначала сказали мне, что мы отплываем в пыледельник, капитан, — проговорила она ровным голосом.

— Это так, мисс Хладовин, но я изменил свое решение. Я закончил всю бумажную работу немного раньше, чем думал, а мои коллеги—офицеры готовы перевести своих подопечных сегодня ночью. Мы отходим завтра.

— Я рассчитывала вернуться в город и отправить письмо, — сказала Беллис, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно. — Важное письмо другу в Нью—Кробюзоне.

— Об этом не может быть и речи, — отрезал капитан. — Это невозможно. Я не собираюсь больше задерживаться здесь ни на один день.

Беллис сидела неподвижно. Она не боялась этого человека, вот только повлиять на него никак не могла. Ни в малейшей мере. Она пыталась сообразить, что могло бы пробудить в нем сочувствие, смягчить его.

— Мисс Хладовин, — внезапно сказал он, и его голос, к ее удивлению, прозвучал чуть снисходительнее. — Боюсь, что изменить уже ничего нельзя. Если хотите, я могу передать ваше письмо лейтенанту тюремной службы Катаррсу, но не могу поручиться за абсолютную его надежность. У вас будет возможность отправить ваше послание в Салкрикалторе. Даже если там не окажется кораблей из Нью—Кробюзона, там есть хранилище для корреспонденции и грузов — ключи от него имеются у всех капитанов. Оставьте ваше письмо там. Его возьмет первый же корабль, идущий домой. Задержка выйдет не такая уж большая… Пусть это для вас будет уроком, мисс Хладовин, — добавил он. — В море нельзя терять время. Запомните: не ждать.

Беллис задержалась еще немного, но изменить уже ничего не могла, а потому поджала губы и удалилась.

Долгое время она стояла под холодным небом Железного залива. Звезд не было видно. Луна и две ее дочери, два ее малых спутника, проливали тусклый свет. Беллис, сжавшись от холода, поднялась по короткому трапу на приподнятый нос корабля, направляясь к бушприту.

Держась за металлические поручни, они встала на цыпочки. Она могла лишь бросить последний взгляд на берег над темным морем.

За ее спиной затихли крики и возня команды. Вдалеке Беллис различила две нечеткие точки красноватого света: фонарь на мостике корабля—тюрьмы и другой такой же среди черного прибоя.

Из «вороньего гнезда» или с какого—то невидимого поста на мачте, в сотне или больше футов над собой, Беллис услышала чье—то пение. Напев — медленный и сложный — был ничуть не похож на простенькие песни, которые она слышала в Устье Вара.

«Тебе придется подождать моего письма, — беззвучно произнесла Беллис над водным простором. — Придется тебе подождать весточки от меня. Придется тебе подождать немного, пока я не доберусь до страны креев».

Она вглядывалась в ночь, пока границы между берегом, морем и небом не стерлись совсем. И тогда, ласкаемая темнотой, она медленно пошла в сторону кормы, где низкие коридоры и узкие двери вели к ее каюте — ничтожной толике пространства, вроде изъяна в конструкции корабля.

(Позже, в самое холодное время, корабль беспокойно дернулся, и Беллис, зашевелившись на своей койке, натянула одеяло по самый подбородок, подспудно, за границей сна, отдавая себе отчет в том, что на палубу поднимается живой груз.)

Я устал быть здесь в темноте, я полон гноя.

Моя кожа натянулась из—за него, набухла, вздулась, и каждое прикосновение — мучительная боль. Я заражен. Куда бы я ни прикасался, всюду боль, а я прикасаюсь всюду, чтобы убедиться, что тело еще не онемело.

Но все же слава богам вены мои полны крови. Я трогаю мои струпья и они кровоточат я полон ею до краев. А это немного утешает если забыть боль.

Они приходят за нами, когда воздух так спокоен и черен, без единого птичьего крика. Они открывают наши двери и, слепя светом, находят нас. Мне почти стыдно видеть, как мы сдались, мы сдались с потрохами.

Я не вижу ничего за их огнями.

Мы лежим здесь, и они расталкивают нас и гонят прочь, и я обхватил себя руками и чувствую, как под ними агонизирует плоть, а они начинают выгонять нас.

Мы идем по просмоленным коридорам и машинным отделениям, и я коченею, зная, для чего все это. А ведь я еще живее, резвее некоторых, тех, кто постарше, согнувшись пополам от кашля, они блюют и боятся пошевелиться.

А потом — раз и меня заглотило, поедает холод, пожирает темнота, и, о, боги, долбись оно все, мы снаружи.

Снаружи.

Я оцепенел от этого. Я оцепенел от удивления.

Сколько времени прошло.

Мы жмемся друг к другу, один человек к другому как троглодиты как близорукая придонная тварь. Они запуганы ею, особенно старики, отсутствие стен и краев и движение холода в воде и воздухе.

Я мог бы воскликнуть: боги спасите и помилуйте. Мог бы.

Чернота на черноту, но все же я вижу горы и воду и вижу облака. Я вижу тюрьмы вокруг слегка покачиваются как рыбацкие лодки. Джаббер забери нас всех, я вижу облака.

Чтоб мне пропасть я напеваю словно баюкаю ребенка. Этот непрерывный шум он по мне.

И потом они заталкивают нас как скот. Едва передвигая ноги позваниваем цепями, сочимся, пердим, бормочем в удивлении по палубе под грузом тел и кандалов к раскачивающемуся перекидному трапу. И они торопят нас, гонят по нему всех нас и каждый останавливается в середине провисшего перехода между судами, их мысли и видимы и ярки, как химическая вспышка.

Они думают не прыгнуть ли.

В воду залива.

Но канатные перила вокруг трапа высоки и колючая проволока не пускает нас, а наши бедные тела измучены и слабы, и каждый помедлив идет дальше и переходит над водой на другой корабль.

Я, в свой черед, останавливаюсь как и другие. Как им мне слишком страшно.

А потом под ногами новая палуба, вылизанная, гладкая как металл и чистая вибрирует от работы двигателей, и опять коридоры и бряцание ключей, и в конце еще одно длинное неосвещенное помещение где мы валимся с ног изнеможенные и перепутавшиеся… Медленно поднимаемся чтобы увидеть своих новых соседей. Потом мы шепотком начинаем спорить, ссориться, мы деремся, соблазняем, насилуем. Такова наша суть. Возникают новые союзы. Новые иерархии.