Анджей Сапковский - Зерно истины Страница 5

Нивеллен прервал свой рассказ, вздохнул и шмыгнул носом.

— Когда припадок прошел, — продолжал он немного погодя, — было уже слишком поздно предпринимать что-нибудь. Я был один. Уже некому было объяснять, что изменился только мой внешний вид, что хоть и в страшной ипостаси, я остаюсь лишь глупым подростком, рыдающим в пустом замке над телами слуг. Потом пришел неописуемый страх — они вернутся и убьют прежде, чем я успею растолковать им. Но никто не появлялся.

Чудище на минуту замолчало и вытерло нос рукавом.

— Не хочу возвращаться к тем первым месяцам, Геральт, еще и сегодня меня трясет, когда вспоминаю. Перейду к делу. Долго, очень долго сидел я в замке, как мышь под метлой, не выставляя носа наружу. Если кто-нибудь появлялся, — а это случалось редко, — я не выходил, просто приказывал дому хлопнуть пару раз ставнями или рычал в отверстие водосточной трубы, и этого обычно хватало, чтобы гость оставил после себя большое облако пыли. Так было до того самого дня, в который на рассвете выглядываю я в окно — и что же вижу? Какой-то толстяк срезает розу с тетушкиного куста. А должен тебе сказать, что это было не что-нибудь, а голубые розы из Назаира, саженцы привез еще дедуля. Злость меня охватила, выскочил я во двор. Толстяк, обретя дар речи, который утратил было при виде меня, провизжал, что он хотел только несколько цветков для дочурки, чтобы я его пощадил, даровал жизнь и здоровье. Я уже собирался вытурить его за главные ворота, когда меня озарило, я вспомнил сказки, которые когда-то рассказывала мне Ленка, моя няня, старая тетеха. Зараза, подумал я, красивые девушки якобы превращают лягушек в королевичей или наоборот, так что может… Может, есть в этой болтовне доля правды, какой-то шанс… Я подпрыгнул на две сажени, заревел так, что дикий виноград оборвался со стены и заорал: «Дочь или жизнь!» — ничего лучше не пришло мне в голову. Купец, ибо это был купец, ударился в плач, после чего признался мне, что дочурке восемь лет. Что, ты смеешься?

— Нет.

— Ибо я не знал, смеяться мне или плакать над своей дерьмовой судьбой. Жаль мне стало купца, я смотреть не мог, как он трясется от страха, пригласил его внутрь, угостил, а на прощанье насыпал ему в сумку золота и камешков. Должен тебе сказать, что в подземелье осталось порядком добра еще с папулиных времен, мне не очень ясно было, что с ним делать, поэтому я мог позволить себе сделать жест. Купец сиял, благодарил, даже заслюнявился весь. Должно быть, он где-то похвастался своими приключениями, ибо не минуло и двух месяцев, как сюда прибыл другой купец. У него была припасена порядочная сумка. И дочь. Тоже порядочная.

Нивеллен вытянул под столом ноги и потянулся так, что затрещало кресло.

— Я живо сговорился с купцом, — продолжал он. — Мы договорились, что он оставит мне ее на год. Я вынужден был помочь ему погрузить сумку на мула, сам он не поднял бы ее.

— А девушка?

— Некоторое время при виде меня ее сводили судороги, она была убеждена, что я ее все же съем. Но через месяц мы уже ели за одним столом, болтали и устраивали длительные прогулки. Но хотя она и была славная и на удивление смышленая, у меня заплетался язык, когда я с ней разговаривал. Видишь ли, Геральт, мне всегда не хватало смелости в отношении девушек, я всегда выставлял себя на посмешище, даже в присутствии девок со скотного двора, тех, у которых икры в навозе, которых парни из отряда крутили, как хотели, на все стороны. Даже эти издевались надо мной. А тем более, думал я, с такой мордой. Я не осмелился даже намекнуть ей что-либо о причине, по которой так дорого заплатил за год ее жизни. Год тянулся, как смрад за народным ополчением, пока наконец не появился купец и не забрал ее. А я, разочарованный, заперся в доме и несколько месяцев не реагировал ни на каких гостей с дочерьми, которые здесь появлялись. Но после года, проведенного в компании, я понял, как это тяжело, когда не с кем перемолвиться словом.

Чудище издало звук, который должен был означать вздох, а прозвучал, как икота.

— Следующую, — сказало оно немного погодя, — звали Фанни. Она была маленькая, быстрая и щебетливая. Настоящий королек. Меня она совершенно не боялась. Как-то — была как раз годовщина моего пострижения, — мы оба перепили меда и… хе, хе. Сразу после этого я вскочил с ложа и к зеркалу. Признаюсь, я был разочарован и подавлен. Морда как была, так и осталась, разве что выглядела более глупо. А говорят, что в сказках содержится народная мудрость! Грош цена такой мудрости, Геральт! Ну да Фанни быстро постаралась, чтобы я забыл о своих огорчениях. Это была веселая девушка, говорю тебе. Знаешь, что она придумала? Мы вдвоем пугали незваных гостей. Представь себе — входит такой во двор, осматривается, а тут с ревом вылетаю я, на четвереньках, а Фанни, совершенно голая, сидит на моей спине и трубит в охотничий рог дедули!

Нивеллен затрясся от смеха, блестя белизной клыков.

— Фанни, — продолжал он, — была у меня целый год, потом вернулась в семью с большим приданым. Она готовилась выйти замуж за одного владельца трактира, вдовца.

— Рассказывай дальше, Нивеллен. Это интересно.

— Да? — сказало чудище, с хрустом скребя между ушами. — Ну, ладно. Следующая, Примула, была дочерью обнищавшего рыцаря. Он прибыл сюда на исхудалом коне, в кирасе и был невероятно длинный. Говорю тебе, Геральт, он был отвратителен, как куча навоза, и рассеивал вокруг такой же запах. Примула — я дал бы себе отрубить руку, что это так, — была зачата, должно быть, когда он находился на войне, так как выглядела весьма хорошенькой. И в ней я не возбуждал страха, что в общем-то и не удивительно, ибо в сравнении с ее родителем я мог казаться вполне сносным. Как оказалось, у нее был неплохой темперамент, да и я, поверив в себя, не зевал. Уже через две недели мы с Примулой были в очень близких отношениях, причем она любила дергать меня за уши и выкрикивать: «Загрызи меня, зверь!», «Разорви меня, хищник!» и тому подобные идиотизмы. В перерывах я бегал к зеркалу, но представь себе, Геральт, посматривал в него с растущим беспокойством. Мной все больше овладевала тоска по той, менее работоспособной, форме. Видишь ли, Геральт, раньше я был рохлей, теперь стал парнем хоть куда. Раньше все время болел, кашлял, и из носа у меня текло, а сейчас меня ничто не брало. А зубы? Ты не поверил бы, какие у меня были испорченные зубы! А теперь? Я могу перегрызть ножку кресла. Ты хочешь, чтобы я перегрыз ножку кресла?

— Нет. Не хочу.

— Может, это и к лучшему, — раскрыло пасть чудовище. — Барышень забавляло, как я демонстрировал себя, и в доме осталось страшно мало целых кресел.

Нивеллен зевнул, причем язык его свернулся трубкой.