Ольга Погодина - Джунгар. Небесное Испытание Страница 5

Хэчу подождал, снова поднял руку, и продолжил:

- Ургашские гости, - он намеренно сделал паузу, - показали мне, что Кухулен-отэгэ колдовством отнял у них законную добычу.

- Это ложь! Как ты можешь верить этому, Хэчу! - крикнул хулан Томпо, младший сын Кухулена. От обиды за отца у него встопорщились короткие жесткие усики.

- Я не сказал, что верю этому, - спокойно возразил Хэчу, - Но ургашские гости - мои воспитанники, а Кухулен-отэгэ - мой дед. Я могу быть пристрастен в этом деле. Поэтому я собрал вас и прошу вас, хуланов, вынести решение по этому вопросу.

- Что тут решать? Гнать взашей ургашей! - крикнул кто-то из задних рядов.

Унарипишти и Даушкиваси, услыхав это, дернулись, явно не ожидая такого поворота событий.

- Думаю, решение стоит принять завтра, чтобы каждый из вас мог хорошо подумать и обсудить свое решение со своим родом, - рассудительно сказал Хэчу.

- Сегодня! Мы примем решение сегодня! - загудели голоса прибывших. Еще чего - таскаться по степи туда-обратно, когда все и так ясно: гнать ургашей, Хэчу и так слишком добр к ним!

- Как решит Совет, - Хэчу примирительно заулыбался, - Однако я предлагаю всем вам сначала отведать скромное угощение, приготовленное моей женой Аю, - он с любовью оглянулся на женщину, застывшую у входа в юрту, - а уж ближе к вечеру мы выслушаем обе стороны и решим, нужно ли нам будет еще время, или нет.

- Дело, дело! - закивали головами хуланы. Все-таки умеет Хэчу погасить конфликт в самом его зародыше. Вот так, посидят, поболтают, пообспросят поподробнее об обстоятельствах… и никто не упрекнет Хэчу, что он на кого-то оказал давление или кого-то не уважил. Сами примут решение.

Несколько разочарованные зрители принялись расходиться: начало обещало быть таким заманчивым… но, может, к вечеру станет интересней? Хуланы один за другим входили в юрту, кланялись деревянным онгонам - духам предков, и рассаживались к круг. Аю обнесла всех чашками с крепкой настойкой на кедраче, и поставила в центр юрты большое блюдо с вареным мясом и рисом, который в осень привезли и обменяли на меха на Пупе у куаньлинских торговцев. Приправленное травами и диким луком, диковинное блюдо оказалось куда как хорошо. Нахваливая хозяйку, хуланы аккуратно захватывали щепоть риса, подбирали его поданными лепешками, и отправляли в рот. Куски мяса тоже брали пальцами, разгрызая кости крепкими зубами и смачно высасывая мозговую мякоть. Кости, которые гости бросали в широкую глиняную чашу, позже отдадут собакам. Есть надлежало в молчании, из уважения к духам, пославшим эту пищу хозяевам. По мере того, как гости насыщались, Хэчу сделал жене незаметный знак рукой, и она вышла: женщине не след слушать разговоры мужчин за чаркой, хозяин сам разольет гостям архи.

Аю с вечера договорилась со своей соседкой, что побудет это время у нее. Да только что-то неспокойно трепыхалось у нее внутри, и вместо этого она медленно побрела к реке, под защиту запорошенного снегом ивняка, - ей почему-то не хотелось, чтобы ее кто-то видел.

Пришла, опустила пальцы в холодную воду и держала, пока они совсем не занемели. Вот так бы опустить в воду свое сердце, и держать, пока совсем не застынет, отрешенно подумала она.

Обернулась, каким-то звериным чутьем узнав, угадав чужое присутствие. Дархан подошел совершенно бесшумно и теперь стоял прямо у нее за спиной. От неожиданности Аю резко вскочила, потеряла равновесие и упала бы в холодную воду, если бы сильные горячие пальцы Дархана не сжали ее запястье.

- Что же ты грустишь здесь одна, жена моего брата Хэчу? - спросил ее Дархан, и его глаза жгли ее, как угли, - Или брат недоволен тем, как ты подала чарки его гостям?

- Оставь меня, прошу тебя! - взмолилась Аю. Ей бы и убежать, да Дархан загораживал тропинку. И не обойти его - в глубоком снегу завязнешь, а сзади река.

- Не могу, Аю, - почти простонал Дархан, - Видят предки, не могу!

Его руки охватили ее, притянули к себе, жадные губы нашли ее губы. В ушах зазвенело, дрожащие губы Аю покорно раскрылись ему навстречу…Почувствовав, как она откликнулась, Дархан впился в нее яростным поцелуем, его пальцы рвали с нее одежду, добираясь до кожи и обжигая, обжигая… Задыхаясь, наполовину обезумев, Аю вырвалась и вскрикнула в ужасе:

- Что ты делаешь? Увидят ведь - опозоришь!

- А ты знаешь что, Аю? - тяжело дыша, Дархан отпустил ее и до хруста сжал руки в кулаки, - Будь у тебя выбор, кого из нас ты бы выбрала, скажи?

- Зачем тебе это знать? - горько ответила Аю, - Ведь все уже так, как оно есть, и никогда не будет иначе.

- Нет, ты скажи мне, Аю, - блеск в глазах Дархана был почти бешеным.

Слезы наполнили глаза Аю, скатились по щекам, лицо исказилось.

- Зачем ты нас обоих мучаешь? - выкрикнула она, - За что?

- Ответь мне, Аю, - голос Дархана был почти ласковым, - Я просто хочу знать.

- Тебя, - еле слышно выдохнула Аю, - Я бы выбрала тебя.

Вот и все. Она сказала это. Опозорила себя. И Дархан, вопреки тому, что она, несмотря ни на что, ожидала, не бросился к ней, не покрыл лицо страстными поцелуями.

- А ты знаешь, все еще можно изменить, Аю, - вдруг сказал Дархан, - Все еще можно изменить.

- О чем ты? - Аю так удивилась, что даже перестала плакать. А Дархан вдруг жестко улыбнулся, повернулся и ушел, оставив ее на пустом берегу.

Она посидела еще у реки, чтобы успокоиться. Слезы высохли, но покрасневшие глаза и припухшие губы еще выдавали ее. Вот она и умылась несколько раз холодной водой, прошлась по берегу дальше, почти к изножию сопки, долго смотрела на покрытые снегом горы. Торжественная тишина вернула ей равновесие. Дархан никому ничего не скажет, а скажет, - что с того? Где свидетели? Она еще своему мужу не изменила. Она, Аю, с этого дня просто не будет никуда из юрты одна выходить. И все тут. Глядишь, Дархан и перестанет ее преследовать.

Успокоив себя таким образом, Аю повеселела. Потом глянула на солнце, уже коснувшееся земли, и заторопилась обратно: в ранних зимних сумерках одинокой безоружной женщине и здесь в одиночку ходить не след, зверь иногда совсем близко к селищу подходит…

Вернувшись, она зашла все же к соседке, и села с ней прясть. Прясть Аю умела очень хорошо, и ее это всегда успокаивало: кудель тянется, свивается в нитку, будто сама скользит между пальцами. И думается в этот момент о чем-то простом и уютном, - о долгих зимних вечерах за тихим сумерничанием женщин, о мерцающих в полутьме угольках, и сказках, которые рассказывают детям на ночь, убаюкивая… Аю незаметно начала напевать себе под нос какую-то песенку без слов.

Хозяин юрты вошел, резко откинув полог. Обе женщины подняли на него глаза, и увидев выражение его лица, замерли. Аю знала его давно, они были одного рода. И если Оху сейчас так смотрит на нее, то что-то стряслось.