Тэд Уильямс - Война Цветов Страница 5

«Может, я и правда его сглазил?» Павшего духом Тео не хватало даже на то, чтобы высмеять себя за эту мысль. Он раскрыл книжку. Примитивные рисунки, на первый взгляд почти детские, притянули его к себе, как всегда. Неужели мама и впрямь читала ему это? Сейчас ему трудно было поверить, что его мать когда-то держала его на коленях и читала ему «Доброй ночи, луна»*[3], но слова он помнил, как катехизис. Маленький кролик в своей большой зеленой детской желает доброй ночи всем знакомым вещам, игрушкам и картинкам, гребешку и щетке, а еще, самое странное — никому.

«Доброй ночи, Никто». Он никогда не понимал этого — это место было самым волшебно-таинственным и в то же время самым страшным. Все остальное — маленький кролик в пижамке, огонь в очаге, мама-крольчиха, читающая ребенку на ночь — было понятно. И перечень предметов тоже, все эти стульчики и носочки, а потом вдруг пустая страница и «доброй ночи, Никто». Кто он, этот Никто? Дзен-загадка его детства. Иногда маленький Тео думал, что он и есть тот Никто из книжки, незримо присутствующий — как будто там, в книжке, знают, что он смотрит на крольчонка в его уютной комнатке, точно в окно заглядывает. Мать тоже этому способствовала — каждый раз, дойдя до пустой страницы, она произносила: «Доброй ночи, Никто. Скажи и ты „доброй ночи“». Может быть, она просто хотела, чтобы он попрощался на ночь с тем, кого звали «никто», но Тео всегда думал, что она называет так его самого, говорит, что теперь его очередь пожелать доброй ночи — вот он и желает.

Прошедшей зимой, после положительного теста, Тео иногда представлял себе маленькую девочку, сидящую у него на коленях — Кэт с самого начала была уверена, что будет девочка, хотя они еще не успели пройти УЗИ, — представлял, как она сидит, прислонившись головкой к его груди, и они вместе перелистывают эту книжку. В этих случайных мечтах он никогда не воображал ее себе детально — только головку в мягких кудряшках и тепло ее тельца. Никто. Она была похожа на Никто — такой в итоге и оказалась.

Он переворачивал страницы, разглядывая рисунки со странной, будто во сне, перспективой. Вот и конец этого ребячьего катехизиса — добрые пожелания звездам, воздуху и ночным звукам.

Следовало бы написать это на могильном камне — да только не будет никакого камня, и могилы тоже не будет. Кэт сделают «чистку», как деликатно выражаются доктора, удалят все, что само не вышло. Хоронить будет нечего.

Полли, Роз, все эти имена, которые они перебирали просто так, ведь у них было впереди еще много месяцев, — эти имена не пригодятся никому. Потому что никого зовут Никто.

Доброй ночи, Никто.

Тео, сидя с коробкой на коленях, заплакал.

Лицо Кэт, все еще бледное, обрамляли прямые, неухоженные темно-рыжие волосы. Она сказала, что операция была не слишком тяжелой, и настояла, чтобы Тео вернулся на свою основную работу в цветочный магазин — сидеть рядом и держать ее за руку совсем не обязательно, — но дело выглядело так, будто из нее вычистили не просто остатки бесполезных теперь клеток.

— Больно тебе?

Она пожала плечами. Кожа у нее стала сухой, как бумага, словно она утратила критическую долю жизненной энергии. Мать принесла ей пузырь со льдом.

Лэнси уже вышла на работу, но родители — и мать, и отец — находились при Кэт после операции. С отцом Тео уже переговорил в холле, пока медсестра делала Кэт процедуры. Мистер Лиллард в чрезвычайных обстоятельствах как мог старался затушевать тот факт, что никогда не был в восторге от потенциального зятя. Тео поддерживал его в этом начинании, хотя папа Лиллард в яхтсменском свитере решающим препятствием никогда не являлся: жена и единственная дочка относились к нему, как к нелепым, но в общем привычным солнечным часам в центре возделываемой ими клумбы. Кэт когда хотела, чтобы отец хотя бы вид сделал, что Тео ему нравится, прибегала к помощи матери, поэтому с обедами и семейными выходами все обстояло как надо. Он был пешкой, пожилым исполнительным директором в кругу собственного семейства — из тех, которые только изредка приходят на собрания комитета и удивляются, сколько всего успели сделать без них.

— Можно мне на минутку остаться с Тео, мама?

Мать, взяв отца за руку, повела его к двери.

— Мы сойдем вниз, посмотрим журналы в киоске. Я принесу тебе «Пипл».

— Спасибо. — Кэт, когда они вышли, надолго закрыла глаза, лежа на подушке, как неживая.

— Я... не думал, что это так больно. — Тео захотелось вдруг показать ей, что он тоже горюет, хотя не был до конца уверен, что это правда — разве что вспомнить те слезы в гараже. — Когда ты вернешься домой, мы... они ведь сказали, что мы можем снова попробовать, да? — Хотя нет, это, пожалуй, бесчувственно с его стороны. Кэт еще подумает, что он это о сексе. — Я хочу сказать, когда ты будешь совсем готова. Морально.

Глаза на белом сухом лице раскрылись медленно, как в фильме ужасов. Кэт втянула в себя воздух.

— Я не вернусь домой, Тео. Вернусь, но не так. Так... больше уже не будет.

Он смотрел на нее, не понимая, но уже чувствуя, как песок, казавшийся вполне надежным, уносит у него из-под ног.

— Не будет?

— Я несколько недель поживу у родителей. Мама хочет за мной поухаживать, подкормить меня.

— Ну, ясно... это хорошо...

— А когда я вернусь домой... — Она вздохнула, как человек перед поднятием тяжелой ноши. — Когда я вернусь, то хочу пожить одна.

Тео почувствовал себя как в тот раз, когда его огрели бильярдным кием по затылку, — невинной жертвой чужого спора, который, как выяснилось, кипел у него за спиной. Теперь, как и тогда, он мог только тупо смотреть на взорвавшийся внезапно мир.

— Ты хочешь, чтобы мы... пожили отдельно?

Губы Кэт сжались в плотную линию, но глаза стали влажными.

— Да. Нет. Не только. По-моему, нам пора пойти каждому своей дорогой.

— Какой еще дорогой? Что ты несешь?

Кэт моргнула, и на помощь ее печальной решимости пришел гнев.

— Это серьезно, Тео. Мы потеряли ребенка, и это открыло мне глаза. Я вижу теперь, что оставалась с тобой только из-за того, чтобы у малышки были двое родителей. Но наши отношения это все равно бы не наладило. Не понимаю, как я могла быть такой дурой. Околдовали меня, что ли? С чего я вдруг поверила, что мы сможем жить, как нормальная семья? Ты ведь остался бы таким, как ты есть — тебе лишь бы перебиться кое-как, с шуточками, с улыбочками, прелесть что такое, но ничего реального. Со временем мы разошлись бы, и был бы ты воскресным папой, выполнял бы обязательный минимум, без плана, без организации, без всего, покупал бы дочурке мороженое, а потом приводил ее обратно ко мне.