Артем Абрамов - Убей страх: Марафонец Страница 5

Эта абсолютная уверенность в собственной правоте мысли либо поступка, как ни странно, помогала Чернову жить и даже выживать с некой моральной прибылью, не огорчаясь жизненными неудачами, периодически его посещавшими и, казалось бы, по определению призванными оную уверенность разрушать. Ан нет, не получалось у них! Парадоксальное, конечно, соседство — мироощущения и миропребывания, но тем не менее имело место…

Не стоит полагать, что Чернов в личной жизни только то и делал, что бегал. Языковая его специальность, незаурядная сила памяти как раз располагали к сидячему образу существования, да вот ведь и машина у него когда-то жила и ездила — с ним внутри. Но годы и годы изнурительных (не фигура речи) тренировок — изо дня в день, из зим в вёсны — приучили его жить, иносказательно выражаясь, на бегу, на дистанции, у коей есть старт и финиш. То есть принимать решения и целенаправленно их осуществлять, неуклонно рулить к намеченной цели, не терять времени вообще, а в частности — на пустые и вздорные размышления типа: а правильно ли ты поступаешь? А с той ли ноги ты начал? К месту вспомнить байку о разучившейся ходить сороконожке… Но характер бегуна — это не просто и не только бег. Это, как уже отмечалось, идея: начал бежать — беги до финиша. Во всём…

Усмехнулся про себя: и в гулянье тоже? И сам себе подтвердил: и в нём. Вполне русская черта: работать — до одури, гулять — до драки, любить — до смерти. И не надо искать омут там, где вода прозрачна до дна. Жизнь всегда — движение, и чаще всего — вперёд. Каждый двигается, как умеет: кто помедленнее, кто побыстрее. Чернов умел быстро и долго и не задавая ни себе, ни окружающим лишних вопросов типа: с какой ноги начинать бег…

Поэтому он и сейчас не раздумывал, а бежал уже буквально: кривая вывезет, до сих пор вывозила.

И ведь прав, как всегда, оказался: вывезла кривая. В смысле дорога. Выскочил на очередной пригорок и увидел впереди, внизу, в неожиданно открывшейся просторной долине, километрах в трёх всего — город.

Ну, пожалуй, город — это сильно сказано. Невысокий белый городок, который можно было целиком охватить взглядом (с трёхкилометрового-то расстояния да с некой всё же высоты), отдалённо похожий (раз уж Чернов начал искать земные сравнения) на типичные для южных стран предгорные городки. Одноэтажные и, реже, двухэтажные белые домики, обнесённые по периметру городской стеной, тоже белой (побелённой?), крохотные терраски на плоских крышах, какие-то даже малолиственные деревья, кривые, многорукие, не кактусы, хотя кактусы тоже росли. Подальше, где-то в центре городка, на возвышенности — здание побольше остальных. Мэрия? Храм?..

Три километра — не расстояние. Он легко, ровно дыша, вбежал в городок, в неширокую улицу, тоже грунтовую, тоже утоптанную или укатанную, как и дорога к городу, начавшуюся сразу за стеной. Солнце лишь немного отклонилось от зенита к западу, жара стояла неслабая, и улица оказалась пустой — как и принято на планете Земля в маленьких жарких белых предгорных городишках. Полдень. Зной. Сиеста. Но весть, как и мысль, непредсказуема. Кто первым увидел бело-грязного потного бегуна, ворвавшегося в сонный город? Как этот «кто» передал весть о нём дальше? Бог знает… Но на крышах, на ступеньках, ведущих к дверям, стали появляться люди. Жители. Явно удивлённые, даже сильнее — изумлённые (Чернов видел лица…), они провожали глазами уже медленно, трусцой бегущего Чернова, молчали.

Тишина плыла над городком — тягучая, как жара.

Чернов отбросил мысль, что надо бы остановиться, заговорить с кем-нибудь из вышедших, услышать речь, понять — что за язык. Да, надо понять, но — позже. Он взял себе ориентир: здание в центре — и бежал к нему, полагая, что туда непременно сойдутся жители. Любопытство сильнее традиций, сиеста нынче побудет. Но всё же привычно — как на финише стайерского забега — поднял сведённые руки над головой. Так и бежал.

А люди смотрели и по-прежнему молчали и не отвечали ни словом, ни взмахом. И он начинал думать, что его появление в городке — нежданно, а может, и нежелательно. Или, напротив, ожидаемо и желанно.

Глава вторая

ГОРОД

Куда, к чёрту, он попал, Чернов невезучий? Что это за место, что за время, что за люди? Почему они так колюще на него смотрят, буравят глазами-свёрлами — мужчины, женщины, дети? Чем он им не угодил? Или в их дремучий городишко не положено забегать кому ни попадя, а наоборот — положено загодя высылать послов с верительными грамотками: мол, бегу на вы… Ишь, вылупились! По улицам слона водили… Только он, Чернов, никакой не слон, а просто заблудившийся в пространстве-времени (так или не так?) человечек, махонький-премахонький рядом с той дырой, которая столь просто и столь жадно схавала его посреди Сокольнического любимого вала.

Схавала-вала. Нечаянная аллитерация.

Однако ты ещё ничего, лестно оценил себя бегущий трусцой Чернов, однако ты ещё можешь шутить над собой и над ситуацией, значит — не всё потеряно, а что найдётся впереди — будем посмотреть, как писали классики…

А жители городка, казалось, высыпали на улицы все до единого, даже почтенных старцев в домах не забыли: вон какие древние экземпляры имеют место, прямо-таки Авраамы с Моисеями, седые бороды до груди, седые волосы до плеч, белые (полотняные?) длинные рубахи. Стричь старцев, что ли, запрещено местными обычаями? Табу?..

Но вот слово сказано, имена названы, и Чернову показалось, что городок и впрямь похож не на абстрактный южный предгорный, а на вполне конкретный — какой-нибудь Гиппос или Гергесу, только времён Иисуса, естественно, или даже раньше. Но, подумав здраво (если на бегу можно — здраво), решил: всё-таки позже — дома или домишки побольше и побелее, чем во времена Иисуса, аккуратнее и даже богаче, тут вам и водовод тянется вдоль улицы, значит — начало его расположено где-то высоко в горах, где бьёт чистая вода, а всякие Гиппосы и Гергесы в библейские времена такой роскоши не знавали, питьевая вода в тех краях была драгоценностью. Чернов когда-то интересовался реалиями Библии, читал немало… И ещё отметил: одежда горожан — хоть тоже похожа на иудейскую или эллинскую — а и она на диво чисто выглядит. А и то понятно: есть вода — не жалеют на стирку, выходит.

Лица у людей, правда, странные. Будто масками затвердевшие: одно выражение на всех. Какое? Ну, удивление — это ясно, но круто замешанное на ожидании. Ожидании чего? Такое ощущение, что ждут они от Чернова либо блага, либо худа. Чернов не мнил себя психологом, однако чувство это читалось столь ясно и повторялось от лица к лицу, что Чернов забеспокоился: а если он не оправдает их неясных надежд? Что с ним сотворят? Убьют? Изжарят и съедят? Или распнут?..