Тим Леббон - Вечность Страница 5

Нокс посмотрел на свои ноги, шаркающие по грязному льду. «Неужели я действительно поверил, что смогу убраться отсюда?»

Да, поверил. И верил до сих пор.

Они добрались до гавани, и Нокс попросил Ленору, чтобы она позволила ему дойти до госпитальной баржи самостоятельно.

— Не пристало воину, чтобы его несли в госпиталь, — сказал он. — Если, конечно, он уже не лишился рук и ног. Вот тогда, возможно, в помощи и нет позора.

Ленора улыбнулась и поставила его на землю. Нокс понял, что произвел на нее впечатление. Это хорошо. Может, теперь она больше не будет спрашивать о крови лисьего льва на его мече.

— Ты — храбрый кроут, — ответила лейтенант.

— Удивительно, что вы вообще знаете обо мне, сэр.

Ленора подняла брови:

— Я — лейтенант. Думаешь, это не мой долг — знать всех, кем я командую?

— Разумеется, нет, сэр. Просто раньше вы никогда не называли меня по имени.

— Не было на то причины. Раньше ты меня ничем не поражал. — Она взглянула на него умными глазами, переполненными холодной, неотвратимой жестокостью.

Нокс слабо улыбнулся: боль в руке и головокружение только сыграли ему на руку.

— Надеюсь, не в последний раз, — тихо сказал он.

Ленора засмеялась и хлопнула по плечу, направив к куче рыбачьих корзин, валявшихся на волноломе. Нокс поплелся туда, спотыкаясь через шаг. Лейтенант прошла следом за ним и поддержала. Она все еще смеялась:

— Уверена, не в последний. Когда придет время и мы поплывем в Норилу, думаю, ты возглавишь свой отряд. Там будет много крови, которую мы сможем пролить. Много норильских женщин для твоего удовольствия. Ожидание мести холодно, но вот сама она горяча, как кровь.

Нокс выдавил из себя улыбку. «Может, тогда я уже буду жить в Нориле, — подумал он. — Какая насмешка!»

— А когда же это произойдет? — спросил он. Подобные вопросы обычно не поощрялись, но, казалось, он завоевал уважение Леноры. Сказать по правде, сама мысль о том, что он уже ночью будет далеко от этого места на пути к свободе, придавала ему смелости.

Ленора приподняла брови:

— Хочешь в поход?

— Естественно, — ответил Нокс, неожиданно испугавшись, что зашел слишком далеко.

— Хорошо. Это хорошо, кроут. Маги будут гордиться нами, когда бы они нас ни призвали.

Она развернулась, чтобы уйти. Нокс сквозь слабость почувствовал облегчение, а лейтенант оглянулась и еще раз посмотрела на него:

— Магия — вот чего они ждут, появления магии. Когда она придет, они возьмут ее, и разве это неправильно? Разве не должно тем, кто беспредельно повелевал магией, снова распоряжаться ею?

— Конечно, — отчеканил Нокс. — Да.

Ленора посмотрела на суетливую гавань, наклонилась к Ноксу и зашептала ему на ухо. Он почувствовал ее дыхание — холодное, затхлое, идущее словно из вскрывшегося воздушного кармана в сошедшем леднике — и не мог не отпрянуть.

— А она у них до сих пор есть, знаешь ли, — сказала воительница. — Не настоящая магия, но средства. Методы. Знания. Им ведомо больше, чем мы можем представить. Сейчас… здесь… они скорее всего знают, что мы вместе. Они видят нас. Чуют нас. И когда я говорю это тебе — когда я говорю, что маги — твои боги, а любой бог, которого предали, подарит тебе бесконечность боли, — они слышат мои слова. Вы слышите, Госпожа? Вы слышите, Хозяин? — Ленора пронзила взглядом глаза Нокса, словно проникая куда-то вглубь, за свое отражение в его зрачках, и прошептала: — О да. Они слышат.

А потом она повернулась и ушла.

Нокс наблюдал за ней. Его качало от потери крови, тошнило от ужаса, но он ждал, пока ее фигура не скрылась в гавани, а потом развернулся и отправился к госпитальной барже, до которой было больше полумили вдоль мола. Делая шаг, великан представил, как на него смотрят маги.

В двадцать девять лет Нокс влюбился.

Она была обыкновенным кроутом, воином отряда, расположенного в деревне дальше по берегу. Когда солдаты пришли на Новую Землю участвовать в тренировках, проводимых самими магами, Люси поймала на себе взгляд Нокса. Через несколько часов после знакомства они уже сношались позади склада в гавани, а еще спустя какое-то время Нокс осознал: произошло что-то странное. Люси, похоже, ничего не поняла, но его нежное внимание оказалось не просто физическим влечением, а разговоры с ней не были обыкновенной постельной болтовней, в них таился некий смысл.

Они любили друг друга каждую ночь и дрались каждый день, и когда возвращались в бараки — окровавленные, измученные, уверенные, как никогда, в своих способностях сражаться за магов, — Нокс всегда шел в ногу с Люси. Она устало улыбалась ему, а он улыбался в ответ, молчал, просто не мог говорить, остро ощущая ее присутствие, ее тепло, ее запах. Она рассказывала о том, как ее отряд вырезал рабов, привезенных с севера, которым даже выдали ледяные мечи для драки, и Нокс пел ей хвалу. Люси как будто не слышала ее, а если и замечала, то душила своей страстностью.

Нокс не мог сказать, что же он чувствует. Любовь пробуждает слабость, отдает свои жертвы во власть безрассудства. За это не наказывали, но влюбленных часто высылали жить в северных горах на год и больше. Если они возвращались, то вновь находили путь к нормальной жизни. В противном случае их безрассудство замерзало в вечности льда вместе со слабой плотью.

Однажды ночью, когда они спали после секса, Нокс положил голову рядом с лицом Люси и прошептал ей в ухо:

— Так не может быть всегда. Мы можем сбежать. Ты и я, мы уйдем. Может, где-нибудь я расскажу тебе правду.

Она потянулась и сонно что-то промычала, а Нокс повернулся на спину и заснул.

Под шкурами, защищающими их от ледяной земли, червь размером с большой палец руки, извиваясь, полз на север. Он слушал. Он услышал. Он ничего не понял, но это и не входило в его задачу — только доставка услышанного магам. Миниатюрное существо было запрограммировано на поиск определенного тона голоса и нашло его здесь. Намерение этого человека явно сквозило в его словах, в том, как он дышал, потел и, наконец, как он заснул. Червя создали именно для этого открытия.

Его путешествие к укреплению магов заняло почти год. Время не имело значения; год — это ничто. А когда червь доставил сообщение, наградой ему стали зубы Эйнджел, разорвавшие маленькое тело пополам ради холодного сока внутренностей.

Госпитальная баржа не отличалась изысканностью. Это был большой прибрежный шлюп без палубных надстроек, зато с обыкновенной крышей из дерева и шкур. Незастекленные окна, несколько дверей да парочка труб, лениво дымящих в неподвижном полуденном воздухе. Внутри не ощущалось даже подобия комфорта. Те, кто попадал сюда, уходили очень быстро: или на своих двоих, или же их подтаскивали к концу мола и скармливали падальщикам, живущим в холодном море. Раненые и заболевшие или быстро выздоравливали, чтобы снова сражаться, или в них больше не видели нужды. В госпитале лечили не только лекарствами, но и мечом.