Лев Вершинин - Последняя партия Страница 5

Они еще не догадались оцепить аэропорт, слава Святому Мигелю, заступнику гонимых; у личного вертолета суетился пилот; полностью надежен, сын покойного брата, родная кровь; под глазами набухли мешки, ясно, четвертый день дежурит, небось не высыпался, бедняга. Нежно звякнув, развернулась алюминиевая лесенка; шаг на ступеньку…

«Все, парни, благодарю; вернусь — разыщу! Слушай приказ: видите? — он махнул рукой вокруг. — Завтра здесь высадятся те, кто купил изменников, начнут выгружать мерзкие подачки… Они не должны иметь, куда выгружать. Все понятно? За командира ты, курносый!»; пилот серым пятном глядел из-за плексигласа: «Скорее, товарищ Владо, скорее!»; хлопнул люк, медленно пошли лопасти, и через иллюминатор Команданте успел заметить, что с курносенького слетела пилотка и понеслась по бетонным плитам полосы.

И только теперь Команданте позволил себе вспомнить, что ему почти шестьдесят. Тело обмякло, сердце стало гулким и каждый удар бил в виски; тупо ныл затылок. Из внутреннего карманчика достал склянку, кинул таблетку под язык. Так. А это что? Тьфу. Ключ от сейфа. Забыл отдать. Усмехнулся. Ну и хорошо. Зачем вообще этому, как его?.. код сказал? Нервы прыгнули, вот и сказал. Команданте откинулся на упругую, податливо прогнувшуюся спинку, закрыл глаза. Хо-ро-шо. Соберись, Владо, соберись, нельзя раскисать.

Перед глазами мелко дрожала спина пилота; молодец, племяш, толково ведет, почти без рывков, знает, что мне нельзя: город остался далеко позади, вертолет летел на юг, все хорошо, все нормально; дня три, много — пять вам веселиться, ублюдки; не отдадим плоды завоеваний, пусть лучше наша прекрасная страна утонет, чем снова станет рабой капитала; из тех, кто хлебнул Свободы, не сделать лакеев… вы вывели на улицы стадо, а чем будете кормить его завтра?.. то-то, черви, вы надеетесь на «гуманитарную помощь»? — зря, это я вам говорю, ничего вы не получите, потому что вы не видели, какие глаза были у курносого малыша, и не знаете, как он смотрел на меня… вы думаете, у вас есть аэродром?.. так нету вас, гады, аэродрома…

Он знал, что не ошибается, я он не ошибался.

Завтра весь мир облетит видеопленка, и люди вздрогнут и замрут у экранов: сплошная стена огня стоит над стекляшкой аэровокзала, красно-черный дым так едок, что просачивается, кажется, через экраны. Горят коробки: картонные, дощатые, завернутые в полиэтилен, обвязанные шпагатом, пылают вместе с орущими фигурками в комбинезонах. И помчатся по вызовам «скорые», когда на экранах возникнет юное курносое лицо; миллионы увидят, как паренек стрелял до последнего, а потом — вот тогда и начнутся инфаркты! — взрезал себе горло десантным ножом; глаза у него были щенячье-яростные и честные; а товарищи его били в упор из огня по солдатам и начали взрываться самолеты, и десантники палили наобум, пытаясь пристрелить смертников, но у них долго не получалось… и никто так и не узнал, что было-то в пламени всего двое, не считая курносенького…

Вертолетик подпрыгнул, сразу же выровнялся, но Команданте очнулся.

Теперь думалось легко, спокойно; таблетка помогла.

Ну вот и все, я опять выиграл, но я не повторю ошибок Эмиля; революцию следует поддерживать и укреплять, я старый и умный, я вернусь в Тхэдонган спасителем; они понесут меня на руках за то, что я дам им жрать… но не дай Бог, если они обидели девочек; черт с ним, пусть порежут картины, даже фарфор пусть побьют на даче, но пусть мои девочки окажутся на «Шкиптаре» живые и здоровые, ничего больше не хочу, то есть хочу, но этого — в первую очередь; как плавно ведет племяш, молодчина, надо бы ему сказать, похвалить, что ли; вот только губы не движутся, никак не дви…

Команданте дремал…

Он не знал еще, что базы оливковых под Мунчоном блокированы бригадами воздушного десанта и, потеряв связь, держатся последние минуты; не знал и того, что Отдельная имени Железной Гвардии железногвардейская дивизия, которую он поднимет-таки, захлебнется послезавтра в бессмысленных атаках на подступах к Тынгу-Темешу, что остатки ее растворятся в Рубиновых Горах, а посты на дорогах будут тормозить автомобили и распахивать багажники в поисках врага народа N1 Владо Сьенгуэрры.

Он не знал и не мог знать, что спустя всего неделю, обросший, в грязных лохмотьях с чужого плеча, выйдет к северной границе; конечно же, не на юг, не на запад — там море, не на восток, а на север, они не должны выдать; но его все равно выдадут, и прибывший спецрейсом из Тхэдонгана офицерик защелкнет ему на запястьях наручники, а уже в самолете осклабится и коротко, без размаха, врежет под дых маленьким твердым кулаком.

Его выведут на трап, он осмотрится по сторонам; глаза встречающих будут безжалостны, но это только рассмешит: еще в самолете, услышав вопрос: «Где картины?», товарищ Владо поймет, что парень не подвел, что «Шкиптар» ушел, что внучки в безопасности и не будут голодать; все остальное его уже не заинтересует; революция? — черт с ней, если она пожирает собственных детей!.. в спину толкнут и он начнет спускаться, неторопливо, спокойно, улыбаясь немного иронически, и эта улыбка не сойдет с лица даже потом, в камере; дети спасены, а я старик, я хорошо и честно жил; история меня оправдает; а больше не о чем будет думать, нечего вспоминать…

И уж конечно, не вспомнит он ни курносенького паренька, ни Дана Омолоту.

А Дан, сидящий в подземном бункере, у личного сейфа Команданте, вздрогнет и со стоном отвернется от экрана. Потом встанет, подойдет к умывальнику и сунет голову под ледяную струю.

Как же это, Команданте? Ты же сказал: я вернусь. Но не так же! Они очень много плохого говорят о тебе, товарищ Владо, но не сомневайся! — я не поверю. Я видел твои глаза, слышал твои слова. Но что же теперь? — скажет Дан вслух, словно спрашивая того, кого вывела из самолета. И сам себе ответит: спокойно, парень. Хватит скулить, ясно? Никто не снимал тебя с поста. Некому снять? Тебе же хуже. Но почему должна страдать революция? И не вздумай свихнуться. Товарищ Владо поверил тебе, а какой толк с психа?

ЭНДШПИЛЬ

…И все же он едва не сошел с ума, когда на экране появилась Ильда. Перед этим мелькало много баб, они лепетали что-то неразборчивое, кажется, уговаривали кого-то сдаться, но Дан не особо вслушивался, тем паче, слух притупился от голода, да и что толку слушать наседок? Их сыновья борются за Свободу, а они бьют в спину, какой позор!

Но когда прямо в глаза посмотрела Ильда, холодный комок оборвался где-то ниже сердца, упал и разбился, растекшись по телу противной волной слабости.

— Дан, ты слышишь меня, Дан?

Голос был тихим, монотонным, и глаза тоже, чужие, незнакомые, словно остановившиеся. Но все равно, это была Ильда, Ильдита, любимушка, родненький звереныш, это был нежданный подарок судьбы, ведь Дан уже смирился, что никогда не увидит ее.