Сказания Земноморья - Ле Гуин Урсула Страница 50

Некоторое время он изумленно смотрел на нее, потом сказал:

– Это женская работа, – и надел свою шапку.

– Эту работу может делать любой человек, если он ест здесь.

– Но только не я, – равнодушно ответил сын и вышел на улицу.

Тенар пошла за ним следом. И остановилась на пороге.

– Значит, Хок может, а ты нет? – спросила она.

Он молча кивнул и пошел прочь через двор.

– Слишком поздно, – сказала она, возвращаясь в кухню. – Ничего у меня не получится. Я потерпела неудачу. – Она чувствовала, как лицо ее вдруг покрылось морщинами – вокруг рта, вокруг глаз – и застыло. – Можно сколько угодно поливать камень, – сказала она, – да только расти он не будет.

– Начинать нужно, непременно когда они молоды и нежны душой, – сказал Гед. – Как я, например.

Но на этот раз она его шутке даже не улыбнулась.

Вернувшись домой после целого дня работы, они увидели у ворот какого-то мужчину; он разговаривал с Искоркой.

– Это тот парень из Ре Альби, верно? – спросил Гед, который по-прежнему прекрасно видел.

– Пойдем, пойдем, Терру, – сказала Тенар, потому что девочка сразу же остановилась как вкопанная. – Какой еще парень? – Она была довольно близорука и щурилась, тщетно пытаясь разглядеть человека у ворот. – А, так ведь это, как его там, торговец овцами. Таунсенд! Чего это он сюда снова явился, стервятник паршивый?

Она весь день была чрезвычайно сердитой, так что Гед и Терру благоразумно промолчали. Тенар первой обратилась к торговцу:

– Ты что, насчет ягнят выясняешь, Таунсенд? Так ты на целый год опоздал; но у нас есть еще этого года, в овчарне.

– Так мне и хозяин сказал, – ответил Таунсенд.

– Да неужели? – удивилась Тенар.

Тон у нее был такой, что у Искорки потемнело лицо.

– Ну, в таком случае не стану вам с хозяином мешать, – сказала она и уже повернулась к ним спиной, когда Таунсенд окликнул ее:

– Я ведь к тебе снова с поручением, Гоха.

– Третий раз волшебный.

– Та старая ведьма, ну, ты знаешь, тетушка Мох, очень больна. Она велела, раз уж я все равно иду в Срединную Долину, зайти к тебе и сказать, что она совсем плоха. «Скажи, – говорит, – госпоже Гохе, что я хотела бы повидать ее, прежде чем умру, если у нее такая возможность будет».

«Стервятник, паршивый стервятник!» – думала Тенар, с ненавистью глядя на Таунсенда, который снова принес ей дурные вести.

– Она так сильно больна?

– Должно, помрет скоро. – И Таунсенд как-то странно подмигнул, что, вероятно, должно было означать сожаление. – Очень сильно всю зиму проболела, и все хуже ей, все хуже, вот она и велела передать тебе, что уж больно тебя видеть хочет, пока не померла.

– Спасибо, что весточку передал, – мрачно поблагодарила его Тенар, отвернулась и пошла к дому. А Таунсенд отправился с Искоркой к овчарням.

Пока готовили обед, Тенар сказала Геду и Терру:

– Я должна пойти.

– Конечно, – согласился Гед. – Пойдем все вместе, если хочешь.

– Правда? – Впервые за весь день лицо ее прояснилось, грозовые тучи, скрывавшие чело, чуть приподнялись. – Ах! – вырвалось у нее. – Как это… было бы хорошо!.. Я не решалась спрашивать, боялась, что, может быть… Терру, а тебе не хочется вернуться назад, в тот маленький домик, где жил Огион? И может быть, остаться там навсегда?

Терру застыла.

– Я тогда могла бы повидать свое персиковое деревце… – задумчиво произнесла она. – И еще там Вереск… и Сиппи… и тетушка Мох… Бедная тетушка Мох! Ох, мне все время хотелось, так хотелось туда вернуться! Но почему-то казалось, что это неправильно. Здесь ведь ферма, она ухода требует… и вообще…

Тенар казалось, что есть и какая-то иная причина, по которой они не могли вернуться в домик Огиона, из-за чего она даже думать себе не позволяла об этом, даже сумела почти забыть, как сильно ей хочется туда вернуться; но в чем бы ни заключалась эта причина, вспомнить она не могла, и повод для беспокойства исчез, ускользнул, словно тень, словно забытое слово.

– Интересно, ухаживает ли кто-нибудь из деревенских за тетушкой Мох? И послали ли они за лекарем? Она ведь единственная ведьма на Большом Утесе, но ведь в порте Гонт и другие есть; они наверняка могли бы как-то помочь ей. Ах, бедняжка! Надо поскорее пойти туда… Сейчас, конечно, слишком поздно, но завтра прямо с утра, пораньше!.. А хозяин фермы пусть готовит себе завтрак сам!

– Он научится, – сказал Гед.

– Нет, и учиться не станет. Просто найдет себе какую-нибудь дуру, которая будет делать все для него. Ах! – Она оглядела знакомую кухню; лицо ее было светлым и одновременно каким-то свирепым. – Мне противно даже думать о том, что я оставлю ей этот стол, который скребла целых двадцать лет! Надеюсь, она это оценит!

Искорка пригласил Таунсенда к ужину, но ночевать торговец овцами отказался, хотя ему из вежливости это предложили. Его пришлось бы тогда укладывать на одну из их собственных постелей, а Тенар даже мысль об этом была неприятна. Она обрадовалась, когда он вышел за дверь, в синие весенние сумерки, и отправился ночевать к тем хозяевам, у которых обычно останавливался в деревне.

– Завтра утром мы уходим в Ре Альби, сын, – сообщила Тенар. – Хок, Терру и я.

Он взглянул на нее несколько испуганно.

– Просто так возьмете и уйдете?

– Да. Точно так же, как и ты, – ушел и пришел, – ответила ему мать. – Теперь смотри, Искорка: вот шкатулка твоего отца. Там семь костяных пластинок и долговые расписки от старого Бриджмена, только он никогда не заплатит, ему и платить-то нечем. Вот эти четыре андрадские пластинки Флинт получил, когда продал овечьи шкуры торговцу из Вальмута четыре года назад, – ты тогда еще совсем мальчишкой был. Эти три – с Хавнора: нам ими заплатил Толли за участок земли у Верхнего Источника. Я уговорила твоего отца купить тот участок и помогала ему расчистить его и продать. Так что эти три пластинки я возьму себе – я их заработала. Остальное, как и сама ферма, принадлежит тебе. Ты здесь хозяин.

Высокий, худой, сын стоял перед ней и не сводил глаз со шкатулки.

– Возьми все. Мне это не нужно, – сказал он тихо.

– Мне тоже. Но все равно спасибо, сынок. Оставь себе эти четыре пластинки. Когда женишься, скажи своей жене, что это мой ей подарок.

Тенар поставила шкатулку на прежнее место – за большим блюдом на верхней полке буфета, где ее всегда хранил Флинт.

– Терру, ты соберись с вечера, потому что выйдем мы очень рано.

– Когда ты намереваешься вернуться? – спросил Искорка, и тон, каким он это спросил, вдруг напомнил Тенар того беспокойного хрупкого ребенка, каким ее сын был когда-то. Но ответила она так:

– Не знаю, милый. Если буду нужна тебе, то приду.

Она занялась сборами, вытащила дорожную обувь, потом спросила:

– Искорка, ты не мог бы кое-что для меня сделать?

Он угрюмо сидел у камина и неуверенно посмотрел на мать.

– Что?

– Сходи, не откладывая, в Вальмут и повидайся с сестрой. Скажи ей, что я вернулась на Большой Утес. И еще: если я буду ей нужна, пусть пошлет весточку.

Искорка кивнул. Он смотрел на Геда, который уже сложил свой небогатый скарб с той аккуратностью и ловкостью, какая присуща бывалым путешественникам; теперь же Гед расставлял на полках вымытые тарелки, чтобы оставить кухню в полном порядке. Потом сел напротив Искорки у очага и стал вдевать в специальные отверстия своего заплечного мешка еще одну веревку, стараясь затянуть его потуже.

– Для этого специальный узел есть, – сказал вдруг Искорка. – Морской.

Гед молча передал ему свой мешок, и Искорка, тоже молча, продемонстрировал, как завязывается этот узел.

– Вот, сам соскальзывает, видишь? – спросил он, и Гед кивнул.

Они вышли в путь, когда было еще совсем темно и холодно. Солнце поздно появляется на западной стороне горы Гонт, и лишь ходьба согревала их, пока солнце во всем своем великолепии не поднялось над громадой южных отрогов.

Терру шла в два раза быстрее, чем прошлым летом, но все равно им предстояло по крайней мере два дня пути. Ближе к полудню Тенар спросила: