Бабель - Ребекка Ф. Куанг Страница 51

Плэйфейр. ‘Вспомните, как Гердер нападает на французских неоклассиков за то, что они сделали Гомера пленником, одели во французскую одежду и следовали французским обычаям, чтобы он не обидел. И все известные переводчики в Персии отдавали предпочтение «духу» перевода, а не точности дословного перевода — действительно, они часто считали уместным менять европейские названия на персидские и заменять афоризмы на языках перевода персидскими стихами и пословицами. Как вы думаете, это было неправильно? Неверно?’

Рами нечего было возразить.

Профессор Плэйфейр продолжал: ‘Конечно, правильного ответа не существует. Ни один из теоретиков до вас тоже не решил ее. Это продолжающиеся дебаты в нашей области. Шлейермахер утверждал, что переводы должны быть достаточно неестественными, чтобы они четко выдавали себя за иностранные тексты. Он утверждал, что есть два варианта: либо переводчик оставляет автора в покое и приближает к нему читателя; либо он оставляет читателя в покое и приближает к нему автора. Шлейермахер выбрал первое. Тем не менее, доминирующим направлением в Англии сейчас является последнее – сделать так, чтобы переводы звучали настолько естественно для английского читателя, что они вообще не воспринимаются как переводы.

‘Что тебе кажется правильным? Стараемся ли мы, переводчики, изо всех сил сделать себя невидимыми? Или мы напоминаем нашему читателю, что то, что они читают, было написано не на их родном языке?’

‘Это невозможный вопрос», — сказала Виктория. ‘Либо вы размещаете текст в нужное время и в нужном месте, либо переносите его туда, где вы находитесь, здесь и сейчас. Ты всегда от чего-то отказываешься.’

‘Значит, точный перевод невозможен?’ Профессор Плэйфейр бросил вызов. ‘Неужели мы никогда не сможем общаться целостно во времени, в пространстве?’

- Полагаю, что нет, — неохотно ответила Виктория.

«Но что противоположно верности?» — спросил профессор Плэйфейр. Он приближался к концу этой диалектики; теперь ему оставалось только завершить ее ударом кулака. ‘ Предательство. Перевод означает насилие над оригиналом, означает искажение его для посторонних, непреднамеренных глаз. Итак, что же тогда нам остается? Как мы можем сделать вывод, кроме как признав, что акт перевода в таком случае обязательно всегда является актом предательства?’

Он завершил это глубокое заявление, как делал всегда, посмотрев на каждого из них по очереди. И когда глаза Робина встретились с глазами профессора Плэйфейра, он почувствовал глубокий уксусный укол вины в животе.

Глава девятая

Переводчики принадлежат к той же неверующей и флегматичной расе, какой они были всегда: крупица золота, которую они нам приносят, скрыта от всех, кроме самого терпеливого глаза, среди груд желтого песка и серы.

ТОМАС КАРЛАЙЛ, ‘Состояние немецкой литературы’

Студенты Бабеля не сдавали квалификационные экзамены до конца третьего года обучения, поэтому Тринити пролетела не более и не менее напряженно, чем два предыдущих семестра. Где-то в этом шквале работ, чтений и обреченных на провал ночных попыток довести до совершенства картофельное карри Рами, их первый год подошел к концу.

По традиции, набирающие второй курс летом отправлялись за границу для изучения языка. Рами провел июнь и июль в Мадриде, изучая испанский язык и архивы Омейядов. Летти отправилась во Франкфурт, где, по-видимому, не читала ничего, кроме непонятной немецкой философии, а Виктория — в Страсбург, откуда вернулась с невыносимым мнением о еде и изысканных блюдах.* Робин надеялся, что этим летом у него будет возможность посетить Японию, но вместо этого его отправили в Англо-китайский колледж в Малакке для поддержания китайского языка. Колледж, которым управляли протестантские миссионеры, навязывал изнурительную рутину из молитв, чтения классики и курсов по медицине, моральной философии и логике. У него никогда не было возможности выйти за территорию колледжа на улицу Хирен, где жили китайцы; вместо этого эти недели были непрерывным потоком солнца, песка и бесконечных встреч по изучению Библии среди белых протестантов.

Он был очень рад, когда лето закончилось. Все они вернулись в Оксфорд потемневшие от солнца и по крайней мере на стоун потяжелевшие от того, что питались лучше, чем за весь срок. Тем не менее, никто из них не стал бы продлевать каникулы, если бы это было возможно. Они скучали друг по другу, по Оксфорду с его дождями и ужасной едой, и по академической строгости Бабеля. Их умы, обогащенные новыми звуками и словами, были подобны гладким мышцам, ждущим, чтобы их растянули.

Они были готовы творить волшебство.

В этом году им наконец-то разрешили пройти на кафедру обработки серебра. До четвертого года им не разрешалось делать собственные гравюры, но в этом семестре они начали подготовительный теоретический курс под названием «Этимология», который, как с некоторым трепетом узнал Робин, преподавал профессор Лавелл.

В первый день семестра они поднялись на восьмой этаж на специальный вводный семинар с профессором Плэйфером.

«С возвращением! Обычно он читал лекции в обычном костюме, но сегодня он надел черную мантию с кисточками, которая эффектно развевалась вокруг его лодыжек. В последний раз, когда вас пустили на этот этаж, вы увидели масштабы магии, которую мы здесь творим. Сегодня мы раскроем его тайны. Присаживайтесь».

Они устроились в креслах за ближайшими рабочими столами. Летти отодвинула стопку книг на своем, чтобы лучше видеть, но профессор Плэйфер неожиданно рявкнул: «Не трогайте это».

Летти вздрогнула. Простите?

Это стол Иви, — сказал профессор Плэйфер. Разве вы не видите табличку?

Действительно, на передней части стола была прикреплена небольшая бронзовая табличка. Они повернули шеи, чтобы прочитать ее. Стол, принадлежащий Эвелине Брук, — гласила табличка. Не трогать.

Летти собрала свои вещи, встала и села на место рядом с Рами. Простите, — пробормотала она, ее щеки побагровели.

Какое-то время они сидели молча, не зная, что делать. Они никогда не видели профессора Плэйфера таким расстроенным. Но так же внезапно черты его лица вернулись к своему обычному теплому облику, и, слегка подпрыгнув, он начал читать лекцию как ни в чем не бывало.

Основной принцип, лежащий в основе обработки серебра, — это непереводимость. Когда мы говорим, что слово или фраза непереводимы, мы имеем в виду, что у них нет точного эквивалента в другом языке. Даже если его смысл может быть частично передан несколькими словами или предложениями, что-то все равно теряется — что-то, что попадает в семантические пробелы, которые, конечно же, создаются культурными различиями в жизненном опыте. Возьмем китайское понятие dao, которое мы иногда переводим как «путь», «дорога» или «то, как все должно быть». Однако ни одно из этих понятий не отражает смысл дао, этого маленького слова, для объяснения которого требуется