Ольга Смайлер - Тростниковая птичка Страница 51

Они встали друг напротив друга: высокий, поджарый Сай в темно-синем, и его отец, такой же высокий, но более мощный и кряжистый. Одетый в черное с серебром Эдвард словно подчеркивал проблески седины в своих, все еще черных, волосах, стянутых в хвост. Музыканты, наконец, затихли, сжалившись над инструментами и зрителями, замершими в предвкушении. Несколько медленных, как стук сердца, барабанных ударов и вступили остальные инструменты, сначала обманчиво выпевая нежную грустную мелодию, потом, повинуясь барабану, начиная рваный, кажущийся почти монотонным, но при этом терзающий душу танец.

Отец и сын, такие разные, но неуловимо похожие чертами лица, мимикой, жестами, присматривались друг к другу. Я поняла, что сейчас вижу больше чем танец: Сайгон вряд ли когда-либо так откровенно расскажет о своих непростых отношениях с человеком, благодаря которому он появился на свет. Я помнила признание Сая о том, что на Кериме нет разводов, но вот у него есть отчим, и мачеха, а значит у его родителей другие семьи. Это было не просто тайной, это тянуло на Большой Семейный Скелет в Шкафу, и вряд ли кто-либо захотел бы отвести меня на пыльный чердак и отпереть дверцу. Но семейные тайны могли и подождать, а вот танец требовал всего моего внимания.

Сай и Эдвард двинулись навстречу друг к другу: вроде и вместе, но каждый сам по себе. Шаг вперед, каблуки отбивают ритм, нога, согнутая в колене, идет вбок, движение бедрами, снова шаг, снова дробь каблуков, снова неуловимое движение другой ногой — и выпад на внешнюю сторону стопы. Я вздохнула: плечи и спина при этом ровнехонькие, тетя Полина души бы в них не чаяла. Ритм постепенно начал ускорятся, и движения стали резче: широкие брючины крыльями взметаются вокруг ног, и видно, как переступают ботинки, крест-накрест, прыжок с ноги на ногу, выпад, еще один, отступить назад, отбить сзади носком, поворот, еще поворот. Сай сдергивает с рукоятки ножа мой шарф, и зажимает его в кулаке, начиная отмахивать им ритм, в руках же Эдварда появляется нож в ножнах. Мне кажется, или Сай презрительно щурится? Танец больше похож на противостояние, где сын отстаивает самого себя, отказываясь и подчиниться отцу и принять вызов. В танце Эдварда больше техники: позы выверены, движения наработаны годами, красивые переходы заучены до автоматизма. Сайгон отвечает вроде бы теми же движениями, но при этом его танец кажется спонтанным, хищным, грациозным и острым, как кусок мяса, который я машинально подцепила с чьей-то тарелки и сейчас грызла, не отрывая взгляда от танцующего мужа. Он ни разу не обернулся ко мне, но почему-то я была уверена, что он чувствовал мой взгляд, и танцевал для меня тоже — чуточку больше рисуясь, чем делал бы это обычно. Ритм все ускоряется, движения становятся такими же рваными, как мелодия, и наконец, два соперника застывают друг напротив друга, нос к носу, в классической позе "два петуха" — того и гляди, примутся толкать друг друга грудью и кричать: "Да кто ты такой". Они невыносимо долго стоят так в полной тишине, потом одновременно делают шаг назад, отступая, а зрители опять взрываются свистом, выкриками и смехом.

Сай двинулся прямиком ко мне, и я вскочила на ноги, кинулась ему на шею, чувствуя, как он крепко, до боли прижимает меня к себе, утыкаясь носом в волосы, переводя дыхание и успокаиваясь.

— Может быть, домой? — предложила я, когда он чуть отстранился.

Сай согласился с молчаливой благодарностью, и мы вышли в теплую весеннюю ночь, пахнущую незнакомыми мне цветами.

Всю обратную дорогу Сай молчал и казался спокойным, только рука, лежащая на моей талии, мгновенно напрягалась, стоило мне попытаться отстраниться. Я все гадала — что за тайна стоит за рождением Сая, какие отношения у него с отцом, а на грани сознания билась какая-то мысль, которую я никак не могла уловить, заставляя нервничать. Мы ушли из Дома Старейшин пешком: просторная внутри и огромная снаружи машина, на которой мы приехали, принадлежала Терри, а меньше всего нам обоим хотелось привлекать к себе внимание. Муж решительно свернул с ярко освещенной центральной улицы в лабиринт маленьких улочек и дорожек, который петлял между заборами задних дворов, и вскоре я совершенно потерялась. Очередной поворот вывел к очередному дворику, обнесенному сеткой, с совершенно непримечательной калиткой, выкрашенной в зеленый цвет. Сай ловко перегнулся через верхний край калитки, послышался лязг открывающейся щеколды и меня осторожно подтолкнули в открывшийся проход, потому что я замерла в восхищении. Тут не было ровного газона, кустов, выстриженных в форме зверюшек или вновь вошедших в моду на изначальной "альпийских горок", о которых моя мама могла говорить часами. Двор был живым: очертания дома смутно угадывались в листве разросшихся деревьев; куртины цветов, хосты, высокие стебли многолетников росли настолько естественно, что было ясно — создатель этой красоты, кто бы он ни был, потратил немало времени, добиваясь подобного эффекта. Но более всего меня привлекли небольшой прудик, берега которого были выложены камнем и изящная деревянная беседка, увитая нарядной зеленью с мелкими лиловыми цветками, вдоль внутренней стены которой шла широкая лавка, покрытая ковром, а в полу, в белой мраморной чаше, журчал невысокий фонтан, который едва доходил до моего колена.

— Летом в Таншере жарко, — объяснял Сай, вслед за мной заходя в беседку, — вот все и стараются сделать такой уголок, чтобы было куда спрятаться.

— Замечательно как! — выдохнула я восхищенно, и не сумев совладать с совершенно детским желанием залезла на лавку коленями и высунулась из беседки по пояс, рассматривая сад, — И деревья взрослые, большие.

— Я этот участок из- за них и выбрал. — отозвался Сай, стаскивая шляпу и бросая ее вместе с банданой на лавку, — Когда увидел — подумал, что… — он словно запнулся, потом снова заговорил, — Подумал, что для детей будет в самый раз.

Я замерла, боясь сказать хоть слово или сделать лишнее движение: мне показалось, что стоит спугнуть этот миг откровенности, и Сай закроется, спрячется под защитную броню, вылезти из которой его заставил танец с Эдвардом. Муж сел на лавку рядом, обнял мои ноги, прижался щекой к бедру, и стал рассказывать тихим, бесцветным голосом.

— С того самого дня, когда Эдвард забрал меня к себе, я был уверен, что когда вырасту — у меня будет большая семья. Как у мамы и Расмуса. Трое детей, не меньше — ведь быть единственным ребенком ужасно, а между двумя будет постоянная конкуренция. А потом я вырос, построил дом для своих будущих жены и детей и понял… что семьи у меня уже не будет.

— Так эти комнаты наверху — детские? — ахнула я.