Людмила Астахова - Теперь или никогда Страница 51

– Когти Локки, ну и имечко… – покачала головой ролфийка, усаживаясь в закрытый экипаж вместе с молчаливыми охранниками. – Удэйз! Хе! Вам приходилось слышать подобное, почтенные?

Один из гвардейцев молча покачал головой, а второй пробурчал:

– Чего же ждать от смеска, посвященная? Небось сам себе и придумал… Вы, эрна, сами-то из кареты не выходите, больно много чести. И запашок от него будет, после тюрьмы-то…

– К сожалению, сержант, я должна прибыть за своим подопечным лично, – вздохнула Грэйн. – Вот и поглядим, что там за «Удэйз».

Удаз Апэйн

Еще несколько лет назад он бы с ума сошел от стыда и позора, очутившись в долговой тюрьме среди безрассудных гуляк, неуемных игроков и неудачников всех мастей. Но, видимо, правы эсмонды, когда без устали твердят: «Человеческая природа такова, что морально опускаться проще, чем взбираться вверх по духовной лестнице». Всеми уважаемый тив, доверенное лицо Эсмонд-Круга, владелец премиленького домика в живописной местности, собственного выезда и стабильного дохода, и предположить не мог, что так быстро скатится вниз. Лишение сана, отлучение от магии, изгнание и бедность – не повод превращаться в полное ничтожество, но за восемь месяцев сидения в тюрьме Удаз уверился, что окончательно пал. Делать здесь все равно было нечего, кроме как играть в карты и насмехаться над перепуганными новичками. Умение играть, по большому счету, спасло Апэйна от голодной смерти, потому что кредитор оплачивал его содержание нерегулярно, а у администрации долговой тюрьмы лишних средств не было. Играли на хлеб и эль, и до следующей проплаты кое-как хватало. Раз в месяц посольство передавало скромную посылку с бельем и книгами. Словом, Удазу пришлось несладко. Как правильно говорят мудрецы, зарекаться от нищеты и тюрьмы не должен никто. Тив Удаз, само собой, зарекался. А вот нищий узник Удэйз ир-Апэйн – уже нет. Одно радовало: с тех пор как отменили телесные наказания за невыплаченные долги, переносить тяготы заключения стало значительно проще. Ручные и ножные колодки мало кому по душе.

По сути, это страшно, когда все мысли только о еде, все заботы сводятся к выбору простака, кого можно обобрать на кружку кислого эля, а ловля блох и раздача пинков – единственное развлечение. Даже игра не радовала, даже фантазии об огненной ролфийке не приводили к естественной разрядке. Временами Удаз ловил себя на мысли, что постепенно превращается в животное, вроде мула, впряженного в колесо водокачки, и вскоре он совершенно утратит способность мыслить и чувствовать как человек. И, в принципе, бывшему тиву стало уже все равно. Животное так животное, лишь бы кормили и хоть иногда чистили клетку. Живут же как-то несчастные твари в зверинцах, а люди – твари поизворотливее.

Утро не предвещало изменений в участи. И обитателям клетки-камеры плевать было, что оно выдалось таким солнечным и светлым. Ночью сволочь-надзирающий забыл протопить печку между двумя отделениями, а толстые стены узилища не успели еще как следует прогреться, а потому холод в камерах стоял жуткий – сырой такой, нездоровый, отнимающий не только силы, но и последние остатки человечности у арестантов. Драка приключилась из-за одеяла, когда паренек, проигравший в карты не только наследство, но и двух малолетних сестер, отказался добровольно пожертвовать свое покрывало для согревания могучего тела разорившегося торговца овцами.

– Отвали, скотоложец! – верещал картежник. – Тут тебе не отара!

За намеки на излишнюю любовь к бяшкам торгаш вознамерился превратить самого наглеца в коврик и так рьяно принялся утрамбовывать парня ногами, что на вопли сбежалась охрана. И в итоге досталось всем обитателям камеры, даже тем, кто продолжал спать. Били в индарской тюрьме короткими дубинками, обтянутыми кожей. Поэтому, когда драчунов утихомирили, весь пол был залит кровью. Смывали ее опять же ледяной водой, отчего теплее не стало никому – ни картежнику, ни торговцу.

Словом, день обещал стать долгим и холодным.

Окровавленный и злой, Удаз Апэйн не сумел даже удивиться, когда его вызвали в администратуру.

– Эй, ты! – Полуграмотный охранник по слогам прочел имя с бумажки: – Удэ-йз ир-Ап-пэйн! С вещами. А где твое шмотье?

Бывший тив пожал плечами. Все его имущество находилось на нем – штаны, ботинки, сюртук, рубашка и шинель (подарок от ролфийских сородичей, кстати, прекрасная и очень теплая штука).

– Топай, падаль подзаборная!

Ничего хорошего этот срочный вызов Удазу не сулил, а потому ноги сами отказывались идти. Но в мрачной длинной комнате, где обычно заключенному должнику зачитывали очередную писульку, ужесточающую условия содержания, его ждал сюрприз, а точнее – два сюрприза в виде здоровенных ролфийских сержантов.

– Удэйз, именующий себя ир-Апэйном, ваш долг оплачен, пеня погашена, и вы передаетесь на поруки своей родственнице, – объявил пристав.

– Какой еще родственнице?

Но чиновнику было недосуг беседовать с каким-то проигравшимся мерзавцем, и он не удостоил Удаза ответом.

– Следуйте за мной, – рыкнул один из охранников, тот, который повыше ростом.

Второй молча подтолкнул бывшего узника в спину.

В другое время Апэйн бы возмутился и потребовал обращаться со своей персоной поаккуратнее, но сейчас его терзал единственный вопрос: что еще за родственница такая? Неужели мамаша пожаловала? Нет, нет, она не могла…

Бывший тив ступил за порог тюрьмы и ахнул:

«А на дворе-то, оказывается, уже весна наступила – солнышко светит, птички поют, народ весь такой нарядный. Хорошо как, мать честна́я!»

Практически под конвоем Удаза подвели к закрытому экипажу, но услужливо распахивать дверцу не спешили. Зато, когда приоткрылось окошко, бывшему должнику осталось только радоваться, что шкафообразный ролфи держал его за плечи, не то бы упал ир-Апэйн замертво, точно подрубленная березка.

– А… о… э…

Те самые зеленые злые глаза, та самая хищная улыбка, и губы, и волосы, и… О, восторг и экстаз! Форма! Настоящий ролфийский мундир!

– В баню его и к цирюльнику! – гундосо из-за крепко зажатых пальцами ноздрей приказала огненная женщина. – Потом ко мне на квартиру, но только в приличном виде.

И сунула ухмыляющемуся охраннику несколько купюр в ладонь.

– А это на новую одежду.

И укатила прочь, даже не попрощавшись. Ах, какая женщина!

У освобожденного должника от счастья закружилась голова. Будто одним глотком стакан крепкого домашнего самогона опрокинул. Сбылось сразу все – долг выплачен, тюрьма в прошлом, он на свободе, и то, о чем не мечталось, тоже исполнилось – Она сама за ним приехала. Сама!

Надо ли отдельно говорить о том, как старательно Удаз Апэйн отмывался от въевшейся в кожу грязи, как бдительно следил за работой брадобрея, как тщательно выбирал штаны и рубашку? Правда, зайти в скобяную лавку за новым ведром охранники не дали. Ну да не беда! На месте что-нибудь организуем!