Алина Лис - Школа гейш Страница 51

Пусть снова накажут, но она должна поговорить с Джином.

То, что она увидела в храме, потрясло и ранило девушку. Теперь Мия ощущала себя не только предательницей, но и преданной. Но думать об этом было слишком мучительно, и она просто брела по тропке вниз, оставляя за спиной вольный мир гор.

«Первое и главное правило: любовь — слишком большая роскошь для гейши, — зазвучали в памяти наставления госпожи Оикавы. — Гейша равно восхищается каждым мужчиной, которого принимает, но никого не пускает в свое сердце. Мы дарим мужчинам радость и получаем за это деньги. Только так, а не наоборот, девочки!»

Мия нарушила это правило. И вот к чему все привело…

Она вспомнила иероглиф «предательство», который выпал ей первым на том злополучном гадании. Духи знали будущее. Мия не будет счастлива. Она выполнит предназначение, для которого ее воспитывали и растили. Станет гейшей, вернет долг гильдии.

Солнце уже опускалось за горы, когда Мия механически, почти не замечая, что делает, перелезла через ограду. Добрела до домика. Расстилать футон не было сил, поэтому она просто легла на татами, подтянув ноги к животу. Внутри что-то болело. Болело так, что хотелось завыть в голос.

— Вот ты где! — Дверь с шумом отъехала в сторону. Бледный прямоугольник света упал на пол, чуть рассеяв поселившиеся в домике сумерки, а голос Кумико разрушил скорбное молчание. — Тебя вся школа ищет!

— Что? — Мия повернулась.

— Давай! Вставай немедленно! Ну же! Директор Такухати велел тебя привести!

Имя Такухати отчасти прогнало апатию, но даже вернувшиеся при воспоминании о наказании стыд и робость не смогли до конца растормошить Мию. А Кумико тянула ее за руку и все говорила, говорила над ухом:

— Представляешь, он улетает! Насовсем. У него умер отец, и он теперь даймё Эссо. Даймё, Мия! Представляешь?

— Представляю… — пробормотала Мия.

Во дворе толпились люди. Очень много людей: ученицы, наставницы, слуги. Они расступались перед Кумико и Мией.

А потом подруга вытащила ее на ровную площадку перед загоном фэнхуна. И Мия подумала, что так и не смогла помочь огненной птице обрести свободу.

— Вот! — радостно объявила Кумико, обращаясь к Такухати. — Привела!

— Где ты была, лучшая ученица?

От звука этого голоса Мия вздрогнула и подняла взгляд.

Такухати стоял рядом с огненным летуном. Одетый в белое траурное кимоно с черным кантом. Красивое жесткое лицо казалось еще более мрачным, чем обычно, глаза походили на два куска синего льда, у губ появилась скорбная складка. Порыв холодного зимнего ветра взметнул собранные в хвост волосы.

— Я… — Она осеклась, не зная, что сказать этому человеку. Не понимая, что чувствует к нему. Он пугал и притягивал, будил странные желания.

Он был жестким и даже жестоким, но умел проявлять милосердие и заботу. Он, казалось, пытался поработить, подчинить себе Мию целиком, требовал безусловной покорности, но обещал взамен защиту и покой. Совсем недавно она ненавидела его за то, что он сделал. И вспоминала об этом с трепетом и тайным стыдом.

Все это было слишком сложным для маленькой майко.

— Мне жаль, — тихо сказала Мия, сама не зная, о чем сожалеет. О том, что он улетает? О смерти его отца? О том, что случилось два дня назад?

Он горько усмехнулся:

— Мне тоже. Но мы еще встретимся, лучшая ученица.

Не было прощальных прикосновений. Только несколько скупых слов и один долгий взгляд.

Фэнхун расправил крылья. Пламя в его груди полыхнуло, как маленькое солнце, ослепив на мгновение, порыв ветра рванул полы кимоно, тяжело захлопали крылья. Женщины ахнули и подались назад. Сплетенная из языков пламени птица сорвалась с места, сделала прощальный круг над школой и полетела на северо-восток.

Мия смотрела ей вслед, пока она не превратилась в огненную точку и не растаяла в сумеречных небесах.

Часть третья

ВРЕМЯ САКУРЫ

Глава 1

МИДЗУАГЭ

Мидзуагэ — смешное слово. Рыбаки так называют самый первый улов рыбы, когда выходишь в море еще затемно, закидываешь сети и тянешь их с рассветными лучами.

Еще так называют аукцион, на котором продается невинность будущих гейш. И сам обряд лишения девственности.

— Повернись, — приказала одевавшая Мию служанка. И чуть отступила, чтобы полюбоваться своей работой.

Мия покорно повернулась. В полуоткрытое окно заглядывало закатное солнце, рассыпало по полу весенние зайчики. Ветерок чуть теребил связку подвешенных у рамы колокольчиков, заставляя их позвякивать. В призванном успокаивать и вселять в душу умиротворение звоне Мие послышалось что-то нервное.

С улицы одуряюще тянуло цветущей сакурой, а в самой комнате пахло благовониями, душный запах сандала и нежный — лотоса.

— Хороша-а-а. — В голосе «матушки» послышалось одобрение и даже восхищение. — За тебя немало заплатят сегодня, деточка.

От напоминания о том, что должно случиться вечером, Мия поежилась.

— Хочешь посмотреть на себя?

Мия нерешительно кивнула. Последние четыре часа ее готовили к аукциону, как породистую лошадь. Драили жесткой мочалкой, сбривали все волоски на теле, потом заставили почти час просидеть в бадье с молоком и рисовым отваром. И снова окатывали холодной водой, чтобы после втереть в кожу и волосы ароматные масла.

Она сделала шаг, подол кимоно скользнул в сторону. Мелькнула ножка — крохотные пальчики с безупречным педикюром, округлая пяточка. Наряд гейши изыскан, роскошен, но строг, как наряд придворной дамы. Босые ножки в сандалиях на высокой подошве — то немногое, что открывается взору мужчин и волнует их, заставляет желать гейшу.

Полированная бронза отразила изящную, словно фарфоровая кукла, красавицу. Сиреневое кимоно расшито серебряными цветами, на лице искусный макияж, в ухе светится маленькая сережка с противозачаточным заклинанием, а в высокой прическе именные серебряные шпильки — приз за победу на состязании танцовщиц.

Красавица уставилась на Мию огромными испуганными глазами, как будто спрашивая: «Это я?»

Видел бы ее сейчас Джин…

От мысли о самханце заныло в груди.

Прошло полтора месяца с тех пор, как Мия осталась одна. Дни до мидзуагэ вспоминались, как в мутном сером тумане. Мия вставала по утрам, завтракала, шла на занятия. Общалась с другими майко и наставницами, даже улыбалась, стараясь ничем не выдать снедавшей душу тоски.

Память жестока и коварна. Стоит расслабиться, успокоиться, поверить, что все прошло и забыто, как она норовит напомнить. Проснется от неловко оброненной фразы или неосторожной мысли. Накатит внезапно, захлестнет с головой, затянет в пучину и схлынет, оставив снова задыхаться от боли.