Сергей Смирнов - Сидящие у рва Страница 51

Поглазеть на них собрались толпы народа, и снова — смех, улюлюканье, безумное веселье…

И снова разброд и драки, и вечером цех пошел на цех, начались пожары.

На третью ночь городской совет послал к королю Эриссу одного из своих членов с вопросом: что делать, как найти мастеров, чтобы уберечь город?

Эрисс выслушал посланника, подумал и сказал:

— Пусть идут добровольцы. Пусть идут только те, кто еще любит эту несчастную страну и этот несчастный город.

Говорят, посланник был сильно обескуражен. Он вернулся в совет и передал слова престарелого короля.

И снова наутро по городским улицам помчались глашатаи. На этот раз они призывали всех, кто любит Родину. И зачитывали указ Совета, в котором говорилось, что семьи добровольцев получат денежную компенсацию, а их дома и имущество останутся в неприкосновенности.

Но напрасно кричали глашатаи. Горожане плевали им вслед, глумились, и спрашивали, во сколько ассов оценивает городской совет их жизни.

— Мы свободные люди! — кричали ремесленники. — Мы не продаемся, и не покинем свои семьи и свое добро!

— Во имя Родины и Оро!.. — кричали глашатаи, но их заглушали свист и улюлюканье.

И вот истекало назначенное Аххагом время. Войска стали выходить к стенам города и строиться в боевые порядки. Со скрипом катились осадные башни и чудовищные деревянные машины для пробивания стен.

В полдень, когда истекали последние минуты срока, царь Аххаг вышел из шатра, глядя на золотые ворота Оро. И вот ворота стали открываться. Но не толпы мастеров со своими семьями, машинами и инструментами показались в воротах, — царь увидел нескольких немощных стариков, один из которых был на коне, а остальные шли пешком. Это был старый Эрисс со своей свитой — слугами, а также близкими друзьями. Король Киатты давно уже обеднел, и его приближенные не могли позволить себе содержать коней.

Король Эрисс подъехал к подножию холма, на котором стоял шатер Аххага. Цепи воинов, окружавшие холм, разомкнулись. Эрисс спешился, снял с седой головы свой драгоценный шлем, и поднес его Аххагу.

Он был стар, Эрисс, и Дом Риссов — королевский дом Киатты — тоже был очень стар. Когда Аххаг принял шлем, Эрисс сказал на языке Равнины:

— Пощади этот город, царь. Пощади этих безумных людей. Они слепы, но это не их вина. Это вина всего Дома Риссов…

Потом он заплакал, глядя на гордого, надменного аххумского царя, опьяненного шумными победами на арлийских полях. Слезы катились из открытых глаз Эрисса, скатывались по черной, изборожденной морщинами щеке, по длинной белой бороде, и падали на сухую киаттскую землю.

Потом он вытащил маленький клинок, украшенный алмазами, — длинную тонкую спицу, называвшуюся «милостью короля», и еще — «клинком милосердия». И вонзил себе в сердце…

А потом войско вошло в город и разграбило его, и множество людей погибло, среди которых были непревзойденные мастера.

Аххаг был слишком молод и горяч, и не терпел неповиновения.

Тысячи мастеров были уведены из Оро в Аххум, золото вывезено.

Аххаг даже приказал переплавить золотые ворота Оро. Их переплавили, но сплав оказался никуда не годным: под позолотой была обыкновенная бронза…

Ашуаг поднял голову. В его глазах мелькнул отраженный свет дальних тусклых светильников.

— Ты, Крисс из Киатты, любил свою Родину… Ты любишь ее и теперь. Почему же ты стал служить Аххагу и нам, аххумам?

— Я любил и люблю свою Родину. Я Крисс. Но не из дома Иссов.

Я из Дома Риссов. Я — младший сын последнего киаттского короля…

Ашуаг смотрел на него молча, и огоньки плясали в его огромных, полуослепших больных глазах.

— Так велел мне отец, — сказал Крисс. — Уходя из крепости к Аххагу, он сказал: сын, ты должен научиться побеждать. А для этого научись любить свою землю… С тех пор я учусь, Ашуаг.

МУЛЛАГОНГ

Поиски ничего не дали. Не осталось никаких следов, — казалось, люди просто исчезли, бросив все на полпути — даже самодельный очаг, над которым остывал котел с вареной полбой.

Смеркалось. Гарран приказал возвращаться на корабль.

Ом Эро с тревогой выслушал сообщение и посоветовал не сходить на берег, ожидая развития событий.

— Сильные вооруженные люди не могли пропасть. Они или ушли добровольно, или их уже нет в живых.

Солнце закатилось и глухая тьма, сползшая с высоких берегов, заполнила бухту.

Гарран стоял у борта и вглядывался в черные очертания бастионов. Ни огонька, ни шороха — лишь слабо плескались волны, да тускло сияла у берега живая фосфоресцирующая пыль.

Немой угрозой веяло от этого острова, и Гарран хорошо ее чувствовал.

Глубокой ночью издалека, из-за развалин и цитаделей, донесся душераздирающий многоголосый вопль.

— Это кошки, господин, — вполголоса сказал Храм. — Они вышли на ночную охоту.

— На крыс?

— Или на змей, — покачал головой Ом Эро.

— Ты хочешь сказать, что они пожирают друг друга? — спросил Гарран. — Кошки — крыс, крысы — змей, змеи — кошек?.. Или…

Новые вопли донеслись с темного берега. И среди визга и воя, кажется, раздался человеческий крик — крик ужаса и страдания.

Потом последовал непонятный шум, и снова крик — на этот раз вполне членораздельный, — просьба о помощи.

— Это голос Эхнара! — встрепенулся Гарран. — Факелы! На берег!

Ом Эро тронул Гаррана за плечо:

— Прости, флотоводец. Я думаю, что не нужно сейчас отправляться на берег…

— Аххумский воин не бросит товарища в беде! — резко ответил Гарран.

— Мы не знаем, что там происходит, и кто просит о помощи, — мягко, но настойчиво сказал айдиец. — Прошу тебя…

Гарран нетерпеливо отстранил лоцмана и прыгнул на плот, сооруженный еще утром и принайтовленный к борту корабля.

В свете факелов воины вступили на берег и поднялись по полуразрушенным стенам наверх. Там, во тьме, среди развалин, шум стал явственней. Вопли кошек и шипение змей то и дело перекрывал злобный вой и тявканье шакалов.

Из под ног воинов то и дело выскакивали огромные черные крысы и скрывались среди камней.

Шум становился ближе. И вот уже ярко пылавшие факелы выхватили из темноты площадку, на которой был устроен лагерь.

Аххумы остановились, пораженные невиданным зрелищем. Несколько сот, а может быть, и тысяч кошек с урчанием и воплями волна за волной катились от развалин во тьму. Там, впереди, на гребне холма, их встречали змеи, целые шевелящиеся клубки вбирали в себя наступавших кошек.

Нет, это были не кошки — облезшие, одичавшие звери, одноглазые, бесхвостые, отравленные змеиным ядом, который накапливался из поколения в поколение, — вместе с ненавистью, передававшейся с отравленной кровью.