Игорь Ковальчук - Клановое проклятие Страница 52

Он пригнулся и двинулся через запущенный сад к ограде. Надо было как-то по-тихому перебраться через забор и ловить вызванное такси. Сквозь ткань он ощупал в кармане закупоренную пробирку. Правильно, именно с этого и надо начинать. Путь его должен лежать в лабораторию.

Юрист мысленно прошелся по списку известных ему лабораторий и остановил свой выбор на одной, расположенной при анонимной наркологической клинике. Ей было дано разрешение не оповещать полицейские службы об интересных «находках» в крови обратившегося, за исключением самых вопиющих случаев. По пути Мэльдор торопливо придумывал подходящую легенду. Здесь ему должно было помочь адвокатское удостоверение – по закону он имел право проводить независимое расследование.

А Мэлокайн пришел в себя уже в полицейском участке, за толстой решеткой, полулежа на жесткой скамье. Его кто-то равномерно хлестал по физиономии, приговаривая: «Добро пожаловать в наш мир… Эй, проснись!» Голос был самый обычный, но ликвидатор чувствовал себя так мерзко, что возненавидел его всей душой. Правда, когда сознание вполне вернулось к нему, растаял мерзкий дурман и прояснилось перед глазами, ненависть превратилась в самую обычную неприязнь.

С трудом открыв глаза, Мэл в неудовольствием посмотрел на того, кто хлестал его по щекам. На этом человеке была форма и довольно терпеливое выражение лица. Заметив, что «объект» пришел в себя, он посмотрел на него с добродушным негодованием – такого сочетания Мортимеру еще не доводилось видеть.

– Ты что сделал-то, а? Что наделал?

Мэлокайн попытался припомнить, что же он такое наделал. Что-то наделал, точно, в глубинах памяти, а вернее, наоборот, на самой поверхности, очень клочно, сохранилась память о чем-то весьма неприятном. О чем-то настолько мерзком, что ни запоминать не хочется, ни понимать, как такое возможно.

– Нет, ну что ты наделал, а? Где твоя дочь?

«Эмита», – подумал ликвидатор – и вдруг вспомнил. Кровь прилила к горлу, и мужчина почувствовал, что задыхается. Перед глазами потемнело, и он откинулся назад, прикрывая глаза.

– Эй-эй, не уплываем! – вскричал полицейский и врезал Мэлу еще разок – слегка, просто чтобы привести его в чувство. Мэл даже не обиделся. Лупит – ну и пусть.

Потом его били уже сильнее, и все время спрашивали о дочери, требовали, чтобы он признался в изнасиловании и нанесении телесных повреждений – уже какие-то другие полицейские. Ликвидатор молчал, но не из хитрости, не потому, что хотел уйти от какой-либо ответственности, если действительно виноват, и не оттого, что сомневался – произошло ли все-таки несчастье или нет. Просто ему было все равно.

Побоям он даже был немного рад – боль здорово отвлекала его от попыток вспомнить, что же кроется за тем самым темным облаком, окутавшим все случившееся после того, как он – это Мэл помнил – содрал с дочери одежду.

Он мог бы хотя бы смутно понять – тут что-то не так. Отсутствие каких-либо воспоминаний о том, что было до его необъяснимого нападения на Эмиту, и почему у него настолько снесло крышу, что он поднял руку на дочку, казалось бы, могло послужить путеводной звездой на этом нелегком пути. Но Мэлокайну было глубоко наплевать на собственную особу и на все произошедшее с ним – он думал только о дочери. Вернее, первые часы не мог думать вообще, только что-то тупо болело в груди, и иногда всплывало в голове: «Эмита…»

Ничего не добившись от задержанного, его бросили в камеру предварительного заключения, где он оказался еще с четырьмя мужчинами разного возраста. Все они, неопрятные и грязные, старались держаться подальше от двухметрового измочаленного новичка, должно быть, подозревая в нем опасного громилу. А Мэл лежал на бетонном полу лицом вниз и не хотел жить.

Потом стало еще хуже. В голову пришло, что ведь Эмите-то сейчас намного хуже. Ликвидатор вскочил, заметался, как дикий зверь – сокамерники ловко уворачивались с его пути – в отчаянии впору было грызть прутья решеток. Но это нисколько не помогло бы ему. Хотелось немедленно, сейчас же лететь, спасать дочку – а отчего, он и сам не знал. Время от времени в голову приходила мысль, что ему-то как раз к Эмите, наверное, не стоит соваться, и в ближайшие годы лучше не попадаться ей на глаза – если он действительно что-то с нею сделал.

Если он действительно что-то с нею сделал, ему лучше сгинуть на Звездных. Как он сможет смотреть ей в глаза?

Как ни странно, ему полегчало уже на следующий день – уж слишком здоровая была психика у этого Мортимера, чтобы затерзать себя подобными размышлениями до смерти. Вспомнились и Моргана, и двое сыновей, и младшая малышка – всем им он нужен. Если старшая дочь не пожелает видеть его, что ж, ему придется с этим смириться. Если бы в жизни все было так просто…

Вместе с чувствами и желанием жить вернулась ненависть. Он знал, что сам по себе был не способен на подобный поступок. Значит, надо найти того, кто виноват в случившемся, и разобраться с ним так, как он того заслуживает. Такая ситуация, очень понятная любому мужчине, почти совсем его успокоила: если есть ясная и очевидная цель, любое испытание всегда легче перенести. Когда мужчина устремлен кому-то начистить физиономию, времени и внимания на душевные переживания уже не остается.

Сокамерникам Мэлокайна принесли обед – миски с варевом, которое условно называлось «супом», и по куску хлеба. Ликвидатору не принесли ничего.

– Я что, еще не на снабжении? – поинтересовался он.

– Заткнись, – холодно ответил ему представитель закона, стоявший у решетки, заменявшей дверь. – Когда признаешься, тогда и получишь пайку.

Мэл пожал плечами и сел спиной к решетке. Он умел подолгу поститься и знал, что не помрет от голода за пару-тройку дней. Может потерпеть и больше, если в том возникнет нужда. Он знал, как себя вести, если с едой напряженно – надо поменьше двигаться и терпеть.

Он не пытался качать права (смутно догадываясь, что подобная ситуация только порадовала бы рьяных полицейских), ничего не требовал, даже звонка родственникам или адвоката, хоть и знал, что имеет право и на то, и на другое. Если бы законники хотели предоставить ему положенное, они сказали бы сами. А так бессмысленно настаивать – он просто еще пару раз получит по ребрам.

Его морили голодом только три дня, а потом все-таки принесли еду. Мэлокайн не знал, что все эти дни отец упорно пытался добиться встречи с ним. Сперва упирал на родственную связь с арестованным – полицейские лишь разводили руками – потом на свое положение адвоката.

– Ну, и что мне твой адвокатский диплом? – откровенно сказал ему один из полицейских. – Плюнуть и подтереться. Ты – отец этого придурка, а значит, не можешь представлять его интересы в суде.