Иван Петров - Томчин Страница 53

Захватили более десятка городов. Слишком быстро передвигаемся, китайцы не успевают реагировать. Чем брать город штурмом — проще доскакать до соседнего, где о нас не слыхали и не закрыли городских ворот. Мирное население сопротивления не оказывает, забиты, боятся солдат. Напоминают покорный скот, которому все равно, кто его зарежет. Пока так. Все хуже, чем я думал, здесь можно воевать лет двадцать без результата. Действительно, тысячелетняя, расшатать невозможно.

Будем набирать опыт взятия укрепленных городов и крепостей. Для этого придется таскать с собой все эти китайские машины, нужен обслуживающий их персонал. Наших и учить не стоит. Как только местные согласятся, начнем. Ну, надо же хоть что-то делать.

Чжирхо, действительно, — "стрела", ему такое прозвище очень подходит. В первое же лето войны доскакал до ворот столицы. С момента нашего расставания он двигался вдоль стены, не углубляясь далеко на территорию. Ударом с тыла разгромил достаточно крупное войско, с трепетом вглядывающееся в горизонт в ожидании встречи. Явно в этих китайских построениях что-то есть, но мы, торопыги, постоянно не даем нам этого объяснить. Ломаем игру и остаемся незнайками. Дошел до большой крепости Датун, пристроенной к стене и обросшей городом, не стал впустую ее штурмовать, вязнуть, и оттуда двинулся на юг. Как и я, без боя захватил город Чак… Чжоу?.. Неважно, как назывался город, он уже сгорел, отдохнули в нем и быстрыми переходами добежали до срединной столицы. Та же картина.

Гарнизоны заперлись за стенами. Армия, возможно, хочет дать сражение, но за нами не успевает, а мы не в курсе ее намерений. Братья, аналогично, проскакали по западу, пожгли деревеньки, объявляя их после сожжения городами. Захватили провинцию Шанси и, собственно, все. Желают слышать указания. На зимовку выйдем за стену, в степь, и будем думать. Сделано даже больше запланированного, но пока эффект — ноль. Почему?

Чего я требую от своих войск на этой войне? Нет, не так, не от войск, а от людей, которых привел на китайскую землю. Сохранения боеспособности, мобильности и дисциплины. Обычные требования, как в любой армии на Земле. Во время боевых действий — никакого грабежа, даже если идет штурм города. Уснувший часовой предается казни на месте. Разведка, допустившая отклонение от маршрута и отвлекшаяся от выполнения приказа — в зависимости от тяжести последствий. Минимум плети. И так далее.

Город поджигается, если в нем нет ни одного нашего воина. Ни грамма лишнего захваченного имущества, если это повлияет на скорость передвижения части или ее боеспособность, то есть — чтобы воины не выкинули запасные саадаки со стрелами и не набили вместо них вьюки золотом. Отставшие караются, как дезертиры. В принципе, железные отряды, скованные железной дисциплиной. Всю ответственность за действия моей армии несу лично я. Никакие они не звери, не кровожадные маньяки. Они выполняют мои приказы и действуют в соответствии с общими установками. С другими людьми я бы сюда не пришел. Значит, я — чудовище.

В чем отличие моих действий от действий любого генерала в войнах моей современности? Бывшей.

Я не произвожу расследования и не требую ответственности за действия моих солдат против гражданского населения. У меня нет за спиной демократической общественности.

Мои люди поступают с населением на захваченной территории так, как поступали бы с ними враги в подобных обстоятельствах. Жалость и милосердие к жертве отсутствуют в этом мире. Если можешь убить врага — убей, или он убьет тебя.

Я не прививал им понимания ценности человеческой жизни вообще. Ценна только жизнь монгола или его союзника.

Я вождь, а не проповедник, за другим они не пошли бы.

Даже та часть народа, которая подвержена влиянию здешних христианской, буддийской и мусульманской религий, никак не выделяется на общем фоне в отношении к населению на оккупированной территории.

Только целесообразность того или иного поступка, непротиворечивость его ранее выданным приказам и установкам, влияет на решение воина о жизни и смерти жертвы.

У меня такой народ и победу здесь мы должны добыть все вместе. Другого народа для этой войны у меня нет. Я привел их на эту землю и я отвечаю за все.

Да будет так.

Надо держать ответ за сделанное. И прокурор, и адвокат… И судья. Четкость формулировок приветствуется. Себе-то зачем врать…

А воины мои в таких филологических построениях не нуждаются.

Представляю себе выражение лица нашей исторички, если бы ей сказали, кому про Чингисхана на уроке рассказывает. Не помню, конечно, сам момент, но вообразить можно. Стою я себе, стою у доски, переминаюсь с ноги на ногу, про монгольское иго вымучиваю — че там в учебнике про них накалякано? Чистенький, стриженый, в отглаженном галстуке, с белым подворотничком. Может быть и трояк за свою тему получил. Вполне реально. Были у нас трения по некоторым вопросам: самостоятельный, слишком начитанный, зараза. Как-то заставила урок провести, раз так выпендриваюсь. А я чего? Провел. Эта балда в награду мне родителей к директору вызвала, кончились у нее аргументы. Или я — или она! Эт-ты кому же говорила, а? Чингизхану? Да может у нас в классе египетские фараоны учились, хеттские владыки, римляне! Или кто-то из французских королей, у кого в биографии темные пятна? Я что — один такой особенный? Какой только народ по нашим питерским улицам не ходил. Знал бы — приглядывался. Ишь, волю взяли — вождей учить, двойки ставить!

Хотя — да. Кто знает, может и я истории у какой-нибудь Екатерины Медичи учился. Молодая же еще была, вполне подходила. За грибами — и в портал, такая найдет. После школы потерял из виду, не приглядывал. Ни разу не встретил. Сходство-то определенно имелось — характер! Ить как нас жизнь закрутила потом… Все может быть.

Хе!..

Пионер — всем ребятам пример. В последний день нашего пребывания в Банжоу я лично, на глазах у многих сотен воинов и, наверное, тысяч местных жителей, зарубил градоначальника. Зарубил неумело, меч я так и не освоил, выручила заточка дамасской стали. Зарубил безоружного, долго кланявшегося человека после прощальной получасовой беседы, беготни его и прочих местных чиновников, выслушивания донесений моих командиров о готовности к выезду. Ни моего крика, никакого выражения недовольства, никаких претензий моих солдат или жалоб обиженных китайцев. Пора было трогаться, я тяжело встал из кресла, в котором сидел на площади, неторопливо достал меч и, взглянув в искательное лицо китайца, зарубил его. Подвели коня, я взгромоздился в седло, тронул поводья. В хрониках об этом эпизоде вряд ли упомянут.