Юлия Остапенко - Легенда о Людовике Страница 53

— Что вы делаете? — холодно спросила Бланка, когда Маргарита взяла тарелку и принялась накладывать в нее еду. Решила, конечно же, что среди многочисленных грехов ее невестки дает себя знать и чревоугодие. Столь бесцеремонно набирать себе еды прямо на глазах свекрови — какая наглость! Было столько неприязни, негодования, почти ненависти в этом взгляде, что никакие слова не могли бы вместить их… а хотя нет, некоторые все же могли. «Я отдала этой женщине своего любимого сына и согласилась делить его с нею только во имя продолжения рода, а она даже забеременеть не в состоянии. Шесть лет. Шесть лет!» Да, пожалуй, это были те самые слова. Скажи их Бланка Кастильская своей невестке хоть раз, быть может, ей уже не понадобилось бы так на нее смотреть. Но она не скажет никогда. Маргарита это знала.

Не желая вызвать новую ссору, Маргарита молча и как могла быстро наполнила тарелку, спустилась с помоста на землю и пошла к котловану.

Луи заметил ее еще до того, как она приблизилась, и остановился, опершись на заступ и глядя на жену снизу вверх. Его лицо, как всегда, было ясным, лоб не бороздил даже намек на складку, и хотя он не улыбнулся Маргарите, от его лица, от фигуры, от всего него веяло теплом, светом и силой. Маргарита шла к нему по размякшей глине, пачкая в ней подол, и представляла, будто он — простой крестьянин, а она — жена, несущая мужу обед после тяжелого труда. И она была счастлива этой мечтою все те десять шагов, что отделяли ее от края котлована.

— Сир супруг мой, вы, наверное, голодны, — сказала Маргарита, неловко опускаясь на колени у края ямы. Говоря это, она смотрела вниз, не решаясь встретиться с мужем глазами.

— Наверное, — отозвался Людовик. — Сам не знаю. Но вот Робер наверняка голоден, а может быть, и Альфонс. И некоторые из братьев.

— Сир супруг мой, прошу вас, поешьте, — мягко проговорила Маргарита, зная, что не должна настаивать, и все же не в силах удержаться — он и так изнуряет себя постами, а тут еще это… Он был вовсе не так крепок здоровьем, как можно было подумать, глядя на него, и она об этом знала.

Людовик вздохнул с досадой — так, как вздыхают дети, когда хотят, чтобы их надоеда-мать отвязалась со своей глупой заботой.

— Это матушка вам велела прийти? — спросил он, впрочем, без раздражения, и, отставив заступ, взял у нее тарелку.

Маргарита не ответила, не осмелившись солгать, однако ответа Людовик и не ждал. Он позвал Робера и Альфонса, с радостью оставивших работу, и три принца крови, усевшись на холодных камнях посреди грязной ямы, с наслаждением принялись за простую еду крестьян.

А Маргарита, отходя от них, в который раз подумала о том, до чего же странная эта семья и этот дом, в который она вошла шесть долгих лет тому назад.

Вечером они вернулись в Понтуаз.

Дворец в Понтуазе, принимавший короля и его свиту в то время, когда нужда велела Людовику отправиться в северную часть домена, был не особенно роскошен и, на первый взгляд, не очень удобен. Покои короля и королевы располагались в нем на разных этажах, разделенные длинными переходами, темными галереями и мрачноватыми залами, более приспособленными для хранения овощей, нежели для празднеств. Тем не менее Людовику Понтуазский дворец нравился, поскольку, предоставляя все самое необходимое для жизни и работы, не требовал излишка на содержание. Маргарите здесь нравилось тоже, хотя и по причинам иного рода. Больше того — она, не задумываясь, предпочла бы это суровое, испещренное множеством крутых неудобных лестниц жилище любому из самых прекрасных замков родного Прованса.

Именно оттого, как много здесь было лестниц.

Ночь по возвращении из Ройомона она провела у себя, никем не потревоженная, — Луи разбирал почту, пришедшую в те дни, что он участвовал в возведении аббатства, и улаживал какие-то местные неурядицы. Так было всегда — стоило Людовику явиться по какому-то делу в одно из своих владений, удаленных от Парижа, тут же находилась еще сотня новых дел, о которых он прежде не знал, но в которых непременно должен был разобраться. Благо еще, что в Понтуазе не знали точного часа его возвращения, иначе вдоль всей дворцовой стены выстроились бы просители, молящие о справедливости. Людовик был действительно справедлив и каждому воздавал по заслугам — однако же Маргарита, хоть и искренне восхищалась им и уважала за это, все же считала, что супругу ее иногда надлежит спать и отдыхать, а не только выслушивать жалобы, улаживать тяжбы и таскать камни на строительстве монастырей.

Следующим днем Маргарита видела Людовика на утренней службе, но почти не разговаривала с ним, не считая обычного учтивого приветствия — столь краткого и бесстрастного, сколь требовало присутствие неподалеку королевы-матери. Во время той мессы Маргарита была немного рассеянна, и меньше слушала священника, чем смотрела по сторонам. Ее тревожило здоровье Альфонса, всю службу громко и надсадно кашлявшего. Луи оглянулся на него раз или два, и Маргарита не могла сказать, чего было более в этом взгляде: беспокойства за брата или же недовольства тем, что он своим кашлем нарушает умиротворение молящихся. Когда месса кончилась, Маргарита подошла к Альфонсу и спросила, осматривал ли его мэтр де Молье. Ответить Альфонс не успел, так как меж ним и Маргаритой величественно явилась королева-мать, повторив вопрос Маргариты (которого она, стоя рядом, не могла не слышать) и пощупав лоб и шею своего сына холодной белой рукой. Маргарита молча отошла, не смея продолжать беседу поверх неподвижного плеча Бланки. Она надеялась — не без основания, впрочем, — что мать по заботится об Альфонсе, во всяком случае не хуже, чем могла бы позаботиться Маргарита.

Она готовилась вернуться к себе, когда к ней вдруг подбежал Жан Жуанвиль — юный рыцарь, которого Луи с недавних пор особенно полюбил и приблизил к себе. Маргарита сразу остановилась, потому что Жуанвиль если и являлся к ней, то всегда с прямым поручением от самого Людовика. Так вышло и в этот раз: быстро оглянувшись и удостоверившись, что Бланка занята разговором с Альфонсом, юноша шепнул Маргарите, что его величество просит ее не идти к себе, а выждать пять минут и подняться в его покои, находившиеся двумя этажами выше дворцовой капеллы. Передав сообщение, Жуанвиль юркнул в сторону с проворством мышонка, давно навострившегося таскать сыр из мышеловки прямо под носом хозяйского кота. Он был столь ловок в этом и так преуспел, что королева-мать, кажется, действительно ничего не заметила.

Выйдя из капеллы, Маргарита, как ей было велено, прошла немного по коридору и остановилась за поворотом у распахнутого окна, делая вид, будто наблюдает за парочкой голубей, миловавшихся на подоконнике. Глядя на них, Маргарита сунула ладонь в складки платья, надеясь отыскать там кусочек хлеба — она любила кормить животных и часто носила с собой что-нибудь, чем можно было бы порадовать воробья, кота или лошадь. Кроме того, это послужило бы ей оправданием на тот случай, если бы Бланка прошла мимо нее и поинтересовалась, с чего это она без дела стоит у окна. Будто назло, ничего подходящего в юбке у себя Маргарита не нашла и успела испугаться, когда услышала шаги, но поняла, что они не приближаются, а отдаляются — королева-мать пошла от капеллы в другую сторону, видимо, решив сопроводить Альфонса в его комнаты. Маргарита облегченно вздохнула и, протянув руку, в порыве светлой радости легонько погладила ближнего к ней голубя по шелковистой серой спинке. Голуби тут же тревожно закурлыкали и, сорвавшись с подоконника, улетели. Маргарита поглядела, как они устраиваются под крышей, в местечке поспокойнее, и тихо вздохнула.