Вероника Иванова - Раскрыть ладони Страница 54

— Я не лекарь.

— Знаю. И поэтому ты здесь. Келли говорила, ты кое-что умеешь.

— Госпожа Каэлен слишком добра ко мне.

— Хочешь сказать, она солгала?

— Нет. Но возможно, переоценила мои таланты.

— А вот это я проверю уже сам.

Сказано спокойно, но с явственно ощущаемой угрозой. Мол, не ты здесь решаешь, парень. Хотя сомневаюсь, чтобы игра голосом была устроена нарочно ради меня. Просто иначе этот мужчина говорить разучился. Или никогда не умел.

— Чем я могу помочь?

Суровые брови сдвинулись, словно их обладатель не ожидал подобного обращения. Но что я ещё мог сказать? Меня просили о помощи, верно? Про плату же разговор вообще не заходил, стало быть, я тоже имею право немножко позадирать нос.

— Хех, а ты с норовом, как я погляжу... Но твоя правда: мне нужна помощь, а не услуга. Услуг я уже навидался и напробовался, только все они на вкус хуже дерьма.

А у него что, большой опыт по поеданию означенного яства?

Наверное, моё удивление слишком ясно читалось, потому что мужчина снова хохотнул:

— Да ты и сам должен знать. Неужто ни разу не пробовал?

— Простите, господин, я не понимаю.

— Ни единого слова? Ой, не верится! Ну ладно, не хочешь болтать, не надо. Я тебя не на беседу и приглашал.

Он отвёл полу мантии в сторону и снова откинулся на спинку кресла:

— Что скажешь об этом?

Набрякшие вены, небольшая припухлость. Обычное дело для стариков. Немощные ноги. Но поправить можно. Конечно, бегать, как олень, не станет, но ходить без особой боли — вполне. Правда, не знаю, сколько мне понадобится времени.

— Ничего страшного.

— Так-таки и ничего?

— Вы могли бы обратиться к лекарю из тех, что промышляют магическим лечением. Он бы справился быстрее меня. И лучше.

— Нет, магия мне ни к чему. Не люблю я магов.

— Но я тоже внесён в Регистр.

Ясные, несмотря на возраст, глаза снова прищурились.

— Знаю. И знаю кое-что ещё.

Я напрягся, ожидая худшего, и оно не преминуло последовать:

— Ты маг только наполовину, если не меньше. И сам толком не магичишь. То ли не умеешь, то ли не можешь. Другое важно, совсем другое.

Моего вопроса для продолжения беседы вовсе не требовалось, но прежде, чем это сообразить, я спросил:

— Что же?

— Ты — изгой, не прибившийся ни к одной из сторон. А значит, у тебя нет хозяина. Ты как приблудный пёс, ожидающий на задворках трактира, когда вынесут помои, и готовый драться за пару обглоданных костей с такими же неудачниками.

— И вы...

— А я могу кинуть тебе кость с остатками мяса. За совсем небольшую службу. Послужишь?

Стою, борясь с желанием отряхнуться, отчиститься, стереть с лица хоть часть той грязи, которую на меня только что вылили. Всего лишь несколько слов, но лучше бы меня оплевали по-настоящему!

— Я заплачу. Разумеется, сколько сочту нужным, а моя щедрость зависит уже от твоего усердия. Будешь стараться, получишь косточку пожирнее.

Он имеет право так со мной говорить. Я имею право гордо повернуться и уйти. Если мне позволят, разумеется. Но не уверен, что смогу сделать и шага вон из комнаты: люди, подобные избраннику Келли, не оставляют в живых дерзких и непокорных. Или купить, или подчинить силой, третьего не дано. Свободный дух им не нужен. Что ж, если я хочу сохранить свою честь, мне нужно всего лишь плюнуть богачу в лицо. Но если я хочу выжить и отомстить за унижения... Сначала придётся унизиться. До «ниже пола».

И словно желая помочь мне принять решение, мужчина небрежно замечает:

— Ты ведь видел лозы, когда шёл сюда, и наверняка подумал, что в такой густой зелени может спрятаться кто угодно? Там и в самом деле кое-кто играет в прятки. Стражи, более верные, чем люди. Ты слышал что-нибудь о лозянках? Они малы, почти незаметны, даже когда касаются кожи, и не могут убивать сами, но от их «поцелуев» человек теряет способность двигаться и становится лёгкой добычей...

Невольно сглатываю и переспрашиваю:

— Добычей для кого?

— Для того, кто пожелает открыть охоту.

Предупреждение принято. Больше нет смысла раздумывать.

Опускаюсь на колени и кладу ладонь поверх фиолетовых змеек надувшихся вен.

Разве мне трудно? Ни капельки. Главное, не дать злому азарту разгореться раньше времени. Успеется. Спешат только храбрецы, а трусы никогда и никуда не торопятся, но, как ни странно, везде успевают.

А соломинки ещё и перекручены... Придётся повозиться. И за один раз не справлюсь. Но пока хотя бы ослаблю напряжение натянутых струн сосудов.

Это просто работа. Никаких чувств. Никаких сожалений. Всё будет потом.

— Маллет — зл... грх... ш-ш-ш-ш-ш!

Сжимаю мохнатую мордочку пальцами, сдавливая узкие челюсти и останавливая шипящие слова на полпути к выходу. Феечка хлопает крыльями, стараясь вырваться на свободу, злобно царапает коготками мою руку, но в конце концов, осознав безнадёжность сопротивления, повисает безвольной тряпицей.

— Со слабыми справляться всегда легче, верно?

Он покидает густую тень, выходя на островок мостовой, освещённый бледным огнём давно не мытого фонаря. Спокойный и будто бы менее самодовольный, чем обычно. Почти участливый, и такая смена настроения немного пугает. Что ж, господин старший распорядитель, вы добились своего, и не угрозами, а сменив маску вершителя судеб на личину доброго приятеля. Раньше нужно было начинать, глядишь, и сломали бы меня об колено.

— Ещё бы. Иначе бы и не взялся.

Ослабляю хватку. Феечка, терпеливо дожидавшаяся возможности сбежать, тут же отлетает в сторону, но не спешит присесть на плечо Трэммину, предпочитая холодную незыблемость каменной ограды, а не живую плоть под коготками.

— И часто вы гуляете по ночам?

Он рассеянно поднимает голову, вглядывается в чёрное небо с редкими искрами звёзд:

— Когда есть повод.

— А сейчас он есть?

— Да. И предлагаю разделить его на двоих.

Приглашение пройтись рядом? Прогуляться? Странновато. Но дядя в кои-то веки не язвителен и насмешлив, а похож на человека, так почему бы и нет? От меня не убудет, а вдвоём идти по ночным улицам сподручнее, нежели в одиночку: лихие люди трижды подумают перед тем, как напасть.

— Хотите поговорить?

— И ты хочешь не меньше меня. Угадал?

Да, тема для беседы у меня имеется. Правда, она будет мало интересна кому-либо, но говорить я могу много, долго и цветисто. Только малосвязно ввиду большого количества ругательств, так и рвущихся наружу.

— Что вам нужно?

— Ох, и когда же ты научишься быть любезным, племянничек? — вздохнул Трэммин, пристраиваясь сбоку и задавая ритм шагов. — Правда, в твои годы я тоже любил повздорить и подерзить, но всегда знал меру, заметь! Всегда.