Вероника Иванова - Нити разрубленных узлов Страница 56

— Пошлите за паланкином, — процедил бальга сквозь зубы, стараясь перенести как можно больше веса с поврежденной ноги на здоровую.

А я бы на его месте даже присел, благо лавки под боком имеются. Старается держать лицо? Конечно. Просто не знает еще, что не всякую слабость нужно скрывать. Пусть и перед подчиненными.

Тем временем черномундирники окружили стол с мертвецом и меня заодно, а потом, следуя недвусмысленному кивку бальги, кто-то находящийся сзади ловко обхлопал ладонями те места на моей одежде, где могли прятаться потайные карманы, и расстегнул пряжку ремня. На навершии посоха тоже уже лежали чужие пальцы, так что я предпочел сделать вид, будто не замечаю творящегося обыска. Хотя древко не отпустил. Тем временем поясную сумку, разумеется, заранее раскрытую и осмотренную, поднесли блондину, который выудил из нее свиток подорожной.

Чтение заняло больше времени, чем того заслуживали несколько скупых строк, описывающих меня и цели моего приезда в Катралу. Но если раньше я бы решил, что бальга таким образом пытается найти на бумаге следы подделки или еще чего-либо, то теперь терялся в догадках. Может быть, он просто плохо умеет читать? А может, рассчитывает следующий шаг и нуждается в некотором времени для этого?

Наконец подорожная была вновь свернута и отложена в сторону, куда-то между еще стоящими и перевернутыми во время драки кружками, однако изучение содержимого сумки продолжилось: в факельном свете сверкнул гранями флакон с настойкой тысячезрачника. Только тут я почувствовал, что приступ, чуть замешкавшийся на время боевых действий, готовится к решительной атаке.

Надо было нюхнуть еще тогда, в самом начале. Вот уж верно говорят: все нужно делать вовремя!

— Что это такое? — Бальга повертел мою склянку в пальцах.

— Лекарство.

Блондин открыл пробку, принюхался, еле заметно скривился.

— И от чего оно лечит?

— От болей в груди.

— У вас больная грудь?

Внешне бальга оставался по-прежнему равнодушным, но вопрос был задан тоном человека, умеющего не только смотреть, но и видеть. Конечно, после того как я разобрался с Игго, трудно поверить в то, что мою плоть терзают болезни. Какие бы то ни было.

— Да. Она повредилась… по случайности. В которой никто не виноват.

Он все еще не хотел поверить. А зря, потому что комок влаги уже начинал скапливаться между моими ребрами.

— Лекарь посоветовал мне поехать на юг. Туда, где воздух сухой и горячий. Чтобы боли беспокоили меньше.

Бальга задумчиво посмотрел флакон на свет:

— Чем вы докажете, что это не яд или иное опасное зелье?

Хочешь доказательств? Хорошо. Сейчас получишь. Вот только бы мне самому дожить до их признания…

Я расслабил мышцы насколько смог и сделал глубокий вдох. Медленно втянутый воздух прошел через горло, увлекая за собой наружную влагу, и, когда она добралась до внутренней, костер, сложенный в моем теле стараниями Натти, вспыхнул, выпуская столб влажного дыма. В глазах сразу же потемнело настолько, что даже факел, поднесенный чуть ли не к самому моему лицу, оказался неспособен прогнать накатившую тьму. А поднесли огонь ближе потому, что я забился в судорогах и повис на руках черномундирников, слава Божу не побрезговавших меня поддержать…

Нет ничего приятного в том, что тебя выворачивает наизнанку, когда легкие стараются дотянуться до воздуха. Особенно если одновременно боль мешает слышать, о чем с тобой пытаются говорить. К примеру, вопрос:

— Что с вами?

Или:

— Как вам помочь?

Вместо ответа тяну руку в сторону склянки с зельем. Или туда, где она, согласно моим представлениям, находится. Правда, сейчас мне трудно быть уверенным хоть в чем-либо, кроме тисков чужих пальцев, впившихся в плечи.

Наконец знакомый аромат, привычно отвратительный и такой желанный, добирается до моих ноздрей. Пробую сделать спасительный вдох, но горлышко флакона вновь удаляется, чтобы… Коснуться моих губ.

— Подержите ему голову!

Вот ведь дурак! Так он сейчас вольет в меня всю настойку. И что мне потом прикажете делать?! Но к счастью, необдуманная попытка бальги помочь удалась лишь наполовину: как только первая капля зелья коснулась моего языка, слизь, собравшаяся в горле, хлынула наружу, и блондин вынужден был отшатнуться. Вместе с флаконом, разумеется.

Я, вниз головой вися на руках черномундирников, в последний раз посмотрел на лужицу, медленно уходящую в щели между плитками двора, душевно попрощался с ней, жаль, ненадолго, и выпрямился.

— Благодарю. Теперь я могу получить свое лекарство обратно?

Бальга кивнул, протягивая склянку.

— Паланкин прибыл! — доложил посыльный, вынырнувший из калитки.

— Заберите тело, — велел блондин.

— И куда же, позвольте спросить, вы его заберете? Мертвеца должна хоронить семья или люди того дома, которому он служил при жизни, — дребезжаще возразил появившийся на пороге старик, которому вино, по всей видимости, так и не смогло подарить крепкий и долгий сон.

— Я дам им такую возможность, — равнодушно согласился блондин, и всем присутствовавшим во дворе сразу же стало ясно, что это обещание вряд ли будет исполнено. — Завтра. А вам лучше вернуться в постель, эррете.

— После того разгрома, что вы учинили?!

Судя по всему, хозяин дома, то ли взбодренный выпивкой, то ли уязвленный тем, что в его владениях командует кто-то другой, не собирался отступать без боя.

— Вам заплатят. За каждую разбитую посудину, — уточнил бальга.

— А сколько будут стоить ваши шаги по плитам моего двора?

Блондин молча повернулся к старику спиной. Впрочем, пыл последнего от этого не убавился.

— Я не звал вас сюда! А ведь еще ваш отец давал клятву на главной площади города, что не переступит порог чужого дома, если на то не будет дозволения его хозяина…

— Или крайней нужды, — спокойно добавил бальга. — Я помню слова этой клятвы лучше, чем вы.

— А вот я не помню, чтобы вы повторили их вслед за отцом!

Я хорошо видел лицо блондина, когда старик вынес ночному гостю гневное обвинение. И честно говоря, даже приготовился к тому, что кожа, облепившая напрягшиеся мышцы, вот-вот порвется. Но все обошлось. Ярость, едва пробившаяся сквозь обычное спокойствие бальги, снова схлынула, забилась куда-то внутрь, и прозвучавший ответ оказался еще бесстрастнее, чем мог бы быть:

— За его слова с него и спрошено.

— Спрошено? И кто в городе слышал, как Кроволивец Горге отчитывается за свои преступления? Нет, он безмятежно ушел в мир иной, оплакиваемый любящими детьми. Ушел, спрятавшись за высокими стенами и острыми клинками!