Юрий Никитин - Зубы настежь Страница 57

– Здорово я?

– Пошел к черту, – ответил я, чувствуя как бешено колотится сердце. – Ты ж ворон, а не филин! Должен крыльями греметь как электричка! А ты летучую мышь из себя строишь.

– Похоже? – спросил ворон с интересом. – А если учесть, сколько я пережрал этой мелочи... Ну, которые с письмами пытались вылететь из моего леса!

Волк ревниво фыркнул:

– Он не летучую мышь изображал, а сокола. Барражировал над лесом как перехватчик. Бил сослепу все, что выпархивало. Хорошо бы на Змея Горынича нарваться.

– Это я сослепу? – прокаркал ворон грозно.

– Перестаньте, – сказал я. Одной рукой я чесал волку за ухом, другой – ворону. По крайней мере там, где должны быть уши. Все мы любим, когда нас гладят и чешут. – Вы лучше скажите, кто эти зеленые?

Волки ворон переглянулись. В желтых волчьих и багровых вороньих было одинаковое недоумение. Наконец волк прорычал:

– Орки, понятно же. Теперь везде орки. Еще гоблины, тролли. Но то вышли орки. Какой расы – не разглядел, теперь их много. Как рас, так и народностей, не считая племен, а их орчачьих империй... да-да, уже не орд, а империй!.. так и вовсе как песку в пустыне.

– Черт, – сказал я невольно, – Так это, оказывается, те самые орки. Какие яркие... Почему?

– А что не так?

– Да везде, где их встречал, они какие-то серые.

– Зеленые?

– Сказано, что зеленые, но я же вижу, что серые!

Волк посмотрел искоса, отвел взгляд:

– Ну, как понимаешь, это зависит не от орков.

Судя по его взгляду, даже тупой варвар должен понимать ясно и четко, что... ну, что он имел в виду, но я, как и всякий житель своего мира, так привык к разжеванной информации с экрана телевизора, газет, реклам и вообще отовсюду, что только тупо кивнул, мол, понимаю, а сам подумал, что как-нибудь разберусь в другой раз.

Глава 27

На стыке звездного неба и темной земли блеснула полоска блеклого света. Очень медленно порозовело, затем небо снизу словно подожгли: алый свет перешел в пурпурный, победно двинулся вверх по небосводу.

Звезды блекли, а крупные угли подернулись серым пеплом, настолько легким и невесомым, что колыхался даже от взмахов моих ресниц. В глубине углей тут же загорались пурпурные огни, там бегали искорки, огненные человечики спешили свершить свои маленькие подвиги, затем пурпур превращался в багрянец, тот тускнел до темнобагрового и скрывался под новым плащом из драгоценного невесомого пепла.

Волк поднялся, шумно встряхнулся. Желтые глаза смотрели жутковато, а когда распахнул пасть, у меня шерсть тоже зашевелилась на загривке. Таким клыкам позавидует и тиранозавр-рекс.

– Эй ты, пернатое, – сказал он с оскорбительной брезгливостью, – опять спишь? Ты же вчера уже спал!

Ворон пробурчал, не вытаскивая голову из-под крыла:

– Опять одно и тоже. Хотя бы разнообразил.

– Наш лорд говорит, – сказал волк наставительно, – что если надо убедить, то не стоит искать новые доводы, а повторяй себе старые...

Ворон наконец вытащил голову, перья взъерошенные, под крылом не только тепло, но и влажно, надышал как в бане. Посмотрел по сторонам, все ли спят, лишь тогда сипло каркнул:

– Вот себе и повторяй. Что, опять утро?.. Откуда они так быстро берутся. Я еще тех голубей не усвоил.

– Мог бы не жрать всех, – сказал волк язвительно. – Что жадность творит!.. Теперь летать тю-тю. Будешь как кенгуру бегать.

– От кенгуры слышу!

Он прошелся вокруг костра, от обглоданных костей шарахался, как от призраков, из черного становился чуть ли не белым. Я боялся, что от отвращения к еде его либо вывернет наизнанку, либо впадет в летаргический сон до полного переверения все шпионских птиц.

Верхушки деревьев зашумели под первым порывом утреннего ветерка. Звезды гасли, небо светлело, а на востоке уже половина неба вспыхнула пурпуром, у меня сердце начинало стучать учащенно, когда я бросал взгляд на то великолепие.

На той стороне поляны взметнулось пламя костра. Я приподнялся на локте, в рассвете вокруг костра уже сидят воины, распустившись перед трудным утром душой и телом. Пламя полыхает высоко, качается, будто старается не выпасть из костра, жжет лица. Странное ощущение, когда в спины тянет свежаком и холодом от затаившимися как в засаде под грязными мокрыми листьями глыб слежавшегося снега!

Волк неслышно скользнул в заросли, не любит проснувшихся людей, когда спят – похожи на зверей, терпеть их кое-как можно, если бы только не запах, а ворон, потоптавшись, мощно отпихнулся как прыгающий кабан, сильные лапы подбросили его чуть ли не до вершинок деревьев, только там красиво распростер крылья.

Прибью, подумал я раздраженно, вылезая из тучи золы, чихая и отплевываясь. Под стартовый пень приспособил, пернатое!

Далеко-далеко в лесной чаще прозвучал рог. Я видел как воевода насторожился. Только мы двое услышали, остальные бродили еще сонные, нехотя собирались для долгого пути. Донесся слабый голос собак, затем ветер унес в сторону.

Переглянувшись, вдвоем с воеводой начали перемещаться на ту сторону поляны. Хриплый рев рога раздался ближе, а собаки лаяли громче и неистовее, явно догоняя зверя. За деревьями прогремел тяжелый топот, словно неслась имперская конница. Кусты затрещали, молодая сосенка содрогнулась от удара. Тут же из-под низких ветвей, ломая их, выметнулся как катящаяся скала массивный зубр, страшный и бородатый, с безумными глазами, опущенной для удара колодой головы.

Через огромную валежину, которую все мы объехали бы с робостью, зубр перемахнул с легкостью зайца, перепрыгивающего куст земляники. Ноги подогнулись, но устоял, всхрапнул дико и бросился на опешивших, как мне показалось, воинов у костра.

Не поднимаясь, они вдруг ощетинились копьями, уперев древка в землю. Зубр налетел со всей дури, я услышал страшный треск, на миг решил, что огромный зверь сломает копья как соломинки и раздавит, растопчет, но темная туша замерла, затем я услышал треск рвущейся плоти, когда острия копий проникают все глубже, рвут внутренности, ломают хрящи и мелкие кости, дробят позвоночник.

Спина зубра внезапно вздулась буграми. С треском, прорывая плотную кожу, высунулись окровавленные острия. Я перевел дух, мышцы были сведены судорогой. Да, в свиту принцессы отобраны лучшие из лучших. И хотя их осталось одиннадцать, но все же каждый из них опасен.

Очень опасен!

Из леса в нашу сторону на огромном взмыленном коне уже мчалась прямая как свеча девушка с распущенными золотыми волосами. Казалось, от них срываются брызги расплавленного золота и уносятся ветром, усеивая дорогу. Лицо ее было свежее и чистое, но щеки полыхали как маков цвет. На плечах легкая волчья душегрейка, что распахнулась от бешеной скачки, открывая две круглые как крупные спелые яблоки груди с красными ободками.