Джулия Джонс - Чародей и дурак Страница 57

— Ну а тебе кто снится по ночам, Джек? — мягко спросил он.

И улыбнулся, зная, что застал парня врасплох. Джек отодвинулся к огню, сидя спиной к Таулу, и сказал голосом, идущим как будто издалека:

— Есть одна девушка в Халькусе. Ее семья взяла меня к себе. Она тоже красива — не так ослепительна, как Мелли, но все-таки красива.

Чувствуя, что они с Джеком настроены одинаково, Таул снова прислонился к дереву, глянув туда, куда ушел Хват. Там как будто было тихо.

— А как ее зовут?

— Тарисса.

То, как Джек произнес ее имя, сказало Таулу о многом. В голосе Джека была тоска и что-то еще — как будто обида. Таул не привык к таким разговорам и полагался лишь на чутье.

— Какая она?

Несколько минут прошло в молчании, и Таул испугался, что задал не тот вопрос.

Ветер утих, и луна скрылась за облаками. Огонь трещал и плевался соками дерева. Джек сказал наконец:

— Глаза у нее карие и блестящие, а волосы золотисто-каштановые. Нос немного вздернутый, а на щеках, когда она улыбается, появляются ямочки.

Таул при этих словах заметил, что у Джека волосы точно такие же, как у женщины, которую тот описал.

В темноте раздался тихий свист, и в лицо Таулу дохнуло холодком.

— Ложись! — заорал он.

В дереве чуть выше его головы торчала стрела, и ее древко еще дрожало. Джек повалился наземь.

— Раскидай костер!

Таул мысленно представил полет стрелы — лучник находился к северу от них. Джек закидал костер землей, и тот вскоре погас.

— Ползи к лошадям и отвяжи их. — Таул думал о Хвате. — Как отвяжешь, веди их к ручью — да так, чтобы они были между тобой и стрелком. — Таул хотел добавить, чтобы Джек держал нож наголо, но блеск стали сказал ему, что Джек и сам догадался об этом.

Горшок с похлебкой перевернулся — придется нынче обойтись без ужина. Таул собрал впотьмах котомки и одеяла и побежал к ручью.

Вряд ли стрелок попадет теперь в цель. Его мишени были теперь в движении, да и огня больше нет. Деревья тоже затрудняют ему прицел. Таул, как ни странно, ни на миг не сомневался в том, что стрелок один. Будь лучников больше, они с Джеком были бы уже мертвы.

Против них действует одиночка — и, если чутье не обманывает Таула, тот нынче просто дал им знать о себе. Он целил слишком точно, чтобы промахнуться. На ладонь выше лба, прямо между глаз — это характерный предупредительный выстрел.

Кто-то дает знать, что он здесь, но пока не спешит убить их, а хочет сначала попугать.

Впереди блеснул ручей, и на его фоне мелькнули тени — это были лошади. Таул устремился к ним, увидел Джека и крикнул:

— Хват с тобой?

Вместо Джека откликнулся сам Хват:

— Что у вас стряслось, Таул? Воздухом нельзя спокойно подышать — опять какая-то заваруха.

Он вышел на лунный свет — камзол у него оттопырился, и под ним что-то шевелилось.

— Выкинь своих лягушек, Хват, — велел Таул, одолевая искушение прижать мальчишку к груди. — Придется нам все-таки отправиться в дорогу. Надо убраться подальше от того, кто пустил эту стрелу.

Скейс редко улыбался — разве что в таких вот случаях, когда имел причину быть довольным собой. Тогда он слегка приподнимал углы рта.

Со своего места на пригорке он различал только силуэты обоих лошадей, не видя, сидят на них или ведут в поводу. Да это и не важно. Нынче он сделал то, что хотел, — послал им красную метку.

Жаль, что Таул не пригляделся к стреле, — тогда он понял бы и все остальное.

В стреле есть нечто священное. Вестница смерти, она летит по воздуху посредством одних лишь мускулов и сухожилий, и каждая ее часть повествует о чем-то. Весть внутри вести, точно тайнопись.

Скейса немного разочаровало, что Таул не прочел весть, заключенную в вонзившейся в дерево стреле. Как-никак тот был рыцарем, а рыцари хорошо разбираются в тайном языке лучников.

Если бы Таул посмотрел хорошенько, он увидел бы маленький, хорошо отточенный наконечник. Значит, стрела эта не для охоты, а для состязаний — такие пускают в мишень, а не в зверя. Она предназначалась не для убийства, а лишь для острастки. Древко же ее выточено из ценнейшего кедра. Такую стрелу абы кто не станет носить в своем колчане — такие бывают только у первейших лучников. Древко это — редкостная вещица: такое гладкое, что не поцарапает и девичью щечку, и такое ровное, что притягивает все взоры. Оно как нельзя яснее говорит об искусстве и опыте лучника. Только те, что делают стрельбу из лука своим ремеслом, пользуются кедровым деревом.

И, наконец, оперение — самая красноречивая часть стрелы. Оно носит цвета лучника — это флаг, трепещущий на ветру, и всякий может видеть его, когда стрела поражает цель.

Оперение Скейсовой стрелы весьма примечательно: красный шелк и прядь волос.

Шелк того же цвета, что и вымпел, брошенный в яму той ночью, когда погиб Блейз. А волосы Скейс взял у брата перед тем, как того опустили в могилу.

Стрела посвящена памяти брата и являет собой клятву о мести.

Скейс был при Блейзе, когда тот умер. Видел бой в яме видел, как рыцарь расколол череп Блейза, забрызгав мозгом земляные стены, видел, как тело снесли во дворец и как брат скончался там, так и не придя в сознание.

Таул в ту ночь не победил в бою — он совершил убийство. Достаточно было бы ударить Блейза головой о камень только один раз — победа все равно осталась бы за Таулом. Но нет, он бил и бил и остановился лишь тогда, когда секундант оттащил его прочь. Блейз мог бы остаться в живых — тогда он снова бы вызвал рыцаря на поединок, восстановил свою честь и свел старые счеты. Но рыцарь позаботился о том, чтобы этого не случилось.

Скейс закинул колчан за спину, сел в седло и направил коня к поляне.

Теперь уж ему никогда не представится случая побить Блейза в единоборстве.

Они всегда были прежде всего соперники, а уж потом братья. Родились они ровно через девять месяцев один после другого. Скейс был старший. Люди говорили, что Блейзу достались положенные на двоих красота и обаяние, а Скейсу — ловкость и ум. Они начали драться между собой еще до того, как научились ходить. Когда Скейсу минуло шестнадцать, всем казалось, что его возможностям нет предела. Он дрался как демон. Никто не мог побить его, хотя брат был всегда близок к победе.

Хорошее то было время. Соперничество пришпоривало обоих — они и жили-то ради него, потому-то и стали такими первостатейными бойцами. Скейс, освоив новый прием, тут же использовал его против Блейза, а победив, обучал тому же брата. Случалось и так, что Блейз постигал что-то первым, — тогда бой у них получался на славу. Ничто не приносило Скейсу большей радости, чем столкновение с чем-то неизведанным. Все выпады и контрвыпады приобретали тогда новый смысл.