Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – рауграф Страница 59

Я переоделся, к людям из Ватикана лучше явиться в крайне скромной одежде, сэру Жерару велел разбирать бумаги и подготовить необходимые на подпись, а стражам сэра Эйца посоветовал не наступать мне на пятки.

На выходе из здания ко мне устремился сэр Растер, я приготовился уклоняться от приглашения пировать, но он выглядел крайне озабоченным и сказал с ходу:

– Сэр Ричард, у меня предчувствие…

– У вас? – ахнул я. – Да скорее Великий Хребет рухнет…

– Сплюньте, – посоветовал он. – Виконт Теодорих…

– Барон Теодорих, – поправил я, гордясь памятью.

– Барон Теодорих, – послушно повторил он, – дни и ночи проводит в молельне. Это не дело! Рыцарь должен носить святое в груди, а церковь… ну раз зашел, ну два, но не ходить же туда всю жизнь?

Я тупо выслушивал, но мысли вертелись вокруг настойчивого приглашения на разговор, что-то новое, явно откопали обо мне какую-то гадость, седалищным мозгом чувствую неприятности, а сэр Растер, видя, что молчу, бесцеремонно ухватил меня за локоть:

– Вон часовня, где он лежит пластом!.. Загляните!

Я пошел с ним нехотя, но это по дороге к домику гостей, ладно, сэр Растер грузно, как грациозный бегемот, забежал вперед и тихохонько приоткрыл для меня дверь.

Часовня мала и запущенна, только и ценного, что крест в рост человека на стене напротив входа, фигура Христа вырезана с удивительным реализмом, художник поработал на славу, да еще талантливо, у меня мурашки побежали по коже.

Барон Теодорих, сняв парадные одежды и облачась в грубую власяницу, в таких ходили первые христиане, стоит коленями на мелкой гальке, я зябко передернул плечами, представив, как болезненно впивается она в кожу.

Он сложил руки на груди, некоторое время не шевелился со склоненной головой, потом я услышал горячечный шепот:

– Всемогущий Господь, святая приснодева Мария, святые ангелы… исповедуюсь перед вами. Я много грешил мыслью, словом и делом. Хуже того – неисполнением долга, который ты возложил на нас, людей…

Сэр Растер прошептал мне:

– Это он грешил? Да это самая безгрешная душа на свете!

– Кто бы спорил, – пробормотал я.

– Он чист, – повторил сэр Растер с нажимом, – но в отчаянии, и потому говорит такое всякое непонятное человеку… Он не может понять, за что на него такое несчастье. Я тоже.

Я спросил так же шепотом:

– А его возлюбленная… в самом деле должна умереть? Или это просто совпадение? Есть же как долгожители, так и краткожители…

– Вряд ли совпадение, – проворчал он. – Был бы какой-то разброс. Хотя бы в десяток лет. А то все умирали именно в семнадцать. Я боюсь за Теодориха.

Мы отступили потихоньку, и хотя под сапогами сэра Растера трещала галька, но, поглощенный своим горем, Теодорих ничего не услышал.

– Вот что, – сказал я, – вы пока поддерживайте его дух, а меня ждут церковники из Ватикана. Скоро и я, наверное, встану на колени перед распятием и буду слезно вопрошать, за что мне посланы такие муки!

– Тьфу-тьфу, – сказал он.

– Это язычество, – напомнил я строго, – религия не признает суеверий!

В доме гостей меня встретили слуги, раньше их столько не было, кланяются крайне скупо и неохотно, смотрят с недоверием, словно уже знают меня не только как перебежчика к дьяволу, но даже знают, за сколько я продал душу.

Отец Габриэль и отец Раймон склонились над бумагами, один читает, другой пишет, кардинал стоит на коленях, как Теодорих, перед распятием, только в отличие от барона подложил бархатные подушечки, расшитые мелким бисером.

– Слава Господу, – сказал я с порога, – святые отцы.

Габриэль и Раймон лишь подняли головы, но кардинал с кряхтением поднялся, сделал шаг в рухнул в глубокое кресло. Лицо его было не просто смертельно бледное, а желтое, изжеванное, как мокрая бумага.

– Уф… – проговорил он с трудом, – сейчас, минутку…

– Ничего, – сказал я любезно, – обожду.

Он ничего не сказал, когда я вошел в комнату и, не дожидаясь приглашения, сел в свободное кресло, только нахмурился, а взгляд стал неприязненным до крайности.

– У нас к вам ряд вопросов, – проговорил он с расстановкой. – И хотя на многие уже получили ответ от многих ваших соратников, но кое-что хотелось бы уточнить в вашем присутствии.

Холодок пробежал по моей спине, я проговорил не совсем своим голосом:

– Уточняйте.

Отцы Габриэль и Раймон насторожились, Габриэль даже сладострастно улыбнулся, словно кот, закогтивший большую толстую мышь, Раймон бросил на меня беспомощный взгляд, а кардинал произнес жутко неторопливым голосом:

– Чем вы руководствовались, сэр Ричард, когда приняли решение вторгнуться в это королевство?

Отец Габриэль подобострастно вставил:

– Вы ведь знаете, сэр Ричард, Церковь против войн.

Несмотря на холодный страх во внутренностях, я отметил, что никто из них не употребляет привычное «сын мой», а обращается как к лорду, что должно бы льстить, но сейчас больше пугает. Эти люди ни слова, ни жеста не употребляют зря, все неслучайно, дурака такое обращение должно радовать, Габриэль вон так и впился острыми, как буравчики, глазками, а Раймон, напротив, смиренно опустил взгляд в полированную до зеркального блеска поверхность стола, словно и там увидит мою реакцию.

Стиснув челюсти, я помолчал, не давая эмоциям отражаться на лице, затем заговорил осторожно:

– Мне казалось, святые отцы, просто не может быть другого истолкования…

Кардинал покачал головой, в голосе прозвучала мягкая укоризна:

– Сэр Ричард, ну что вы отвечаете как-то странно? Ведь понятно же, что вы могли вторгнуться либо как доблестный герой, желая стяжать бессмертную славу, либо как рачительный хозяин, чтобы захватить богатейшее королевство и тем самым обогатить себя, а также своих соратников и даже, как ни странно, свой народ!.. Это очень разные причины.

Габриэль скабрезно усмехнулся и добавил:

– Кроме того, в вашем юном возрасте многие сражения начинаются из-за любви к женщинам. И даже войны.

Я покачал головой:

– До того как я перешел через Перевал и побывал в Брабанте, я понятия не имел, что за люди живут в Сен-Мари. И, конечно же, у меня не могло быть тут женщин!

Кардинал, уже отдышавшись, развел руками:

– Вы могли пожелать себе новых! Интересных. Из странного загадочного королевства по ту сторону Хребта. Как мы уже выяснили, очень развращенного, распутного и пораженного многими пороками, что не может не вызывать любопытства у столь юного…

Я порывался его прервать, но это сработает против меня. Кардинал наконец умолк, все трое смотрят выжидающе, как на уже приговоренного, что продолжает как-то барахтаться.