Майор и волшебница - Бушков Александр Александрович Страница 6

– Если бы я там тогда была, скорее всего, меня сейчас здесь не было бы, вообще не было… Я была еще в институте. Только ваши войска были уже близко, ректор собрал студентов и сообщил, что институт закрывается и все могут отправляться по домам. Многим, правда, ехать было уже некуда – их города остались за обеими линиями фронта. Но Кольберг был свободен. В самом деле, институт просто закрыли, даже не стали эвакуировать. А ведь там была богатейшая библиотека, в том числе и русский отдел… Мне только через двое суток удалось попасть на поезд. Он остановился примерно в километре от вокзала – дальше рельсы были искорежены, и не было ни вокзала, ни Кольберга. Мама, я точно узнала, во время налета оставалась дома, так что… Признаться по совести, мы с ней много лет были… не в самых лучших отношениях, но мать есть мать… Вам, господин майор, случайно не приходилось переживать чего-то подобного?

– Бог миловал, – сказал я. – Я из Сибири, все родственники там, а до Сибири война не дошла. Если прикинуть, тысячи на четыре километров.

– Счастливые люди у вас в Сибири… – И у нее вырвалось с неостывшим удивлением: – Нет, ну зачем они так?

– Кто?

– Американцы. Зачем нужно было превращать Кольберг в щебенку? У нас не было ни военных заводов, ни военных объектов, вообще не было заводов, только мелкие мастерские, опять-таки к армии не имевшие никакого отношения. Ведь ни о какой мести и речи быть не может. Я согласна: у вас, у русских, есть основания для мести, и у англичан с французами, но американцы… На них ни одна наша бомба не упала. Ну, правда, наши подлодки топили и их корабли, но не такое уж несметное множество, чтобы прийти в дикую ярость и сносить до основания совершенно мирные городки… Зачем?

– Война… – ответил я.

Вот об этом – о мнимой «дикой ярости» – я мог бы ей кое-что порассказать, но тема была из тех, какую далеко не со всяким своим обсуждают, а уж тем более говорить о таком с немкой…

Давненько уж среди офицеров – причем большей частью не простых строевиков – ходили с оглядочкой разговоры, что наши доблестные союзнички, если называть вещи своими именами, ведут себя довольно непорядочно (а кое-кто употреблял и более крепкие выражения). Тенденции подметили давно: очень уж они увлекались бомбежкой тех городов, что должны были отойти в нашу зону оккупации. В том числе и совершенно мирных, вроде ее Кольберга. Ну а уж тем, где были какие-то серьезные заводы, причем необязательно военные, тоже доставалось качественно. И не только заводы… Вы ведь знаете, как это было с Дрезденом? Настоящий город-музей, масса старинных зданий, если там и были военные объекты, то сущий мизер. Американцы с англичанами разнесли его именно что в щебенку, угробили тысяч тридцать мирного населения, а кое-кто считает, что и побольше. Дрезден как раз должен был отойти в нашу зону. Не верили мы уже тогда (из допущенных к кое-каким секретам) в такие случайности…

И наоборот. Много об этом стали писать только через несколько лет после войны, когда союзники стали заклятыми, но до нас и тогда доходила кое-какая информация о том, что союзная авиация очень даже бережно относится к тем заводам, в которые еще до войны союзнички вкладывали свои капиталы (правда, только к тем, что должны были отойти в их зоны оккупации). А делали там самые разные штуки… Еще в Польше Сережа Чугунцов из дивизионного Смерша (конечно, не в полный голос и не на публике) доходчиво объяснил насчет некоторых трофейных грузовиков, что это классические американские «Форды», разве что надписи повсюду немецкие. Между прочим, немцы их до самого капута клепали по американским технологиям и рабочим чертежам на заводах, построенных с участием американских капиталов.

Вот и подумайте сами: стоило ли говорить с немкой о том, о чем из своих-то знал, может, один из тысячи? То-то и оно…

– Ну вот… – продолжала девушка. – Что мне было делать в Кольберге? Ваши войска были уже совсем близко, никакой помощи пострадавшим от бомбардировки власти уже не оказывали, прошел слух, что вы с ходу расстреливаете семьи офицеров… а кое-кто говорил, и членов партии, и чиновников. Да чего только не говорили… Вот я и ушла, – она показала взглядом на чемодан, – с тем чемоданчиком, с которым приехала из института, – пара платьев, пара туфель, пара книг, кое-какое белье… Ничего ведь больше не было.

– И что, десять дней пешком?

– А кто бы меня вез и на чем? Хорошо еще, были колечки-серьги-брошки, так что удавалось выменивать еду. А четыре дня назад нас обогнали ваши танки и солдаты на грузовиках…

– И куда же направляешься? – поинтересовался я с живым интересом. – Должна же быть какая-то конкретная цель? Ты выглядишь слишком умной девушкой, чтобы брести в никуда…

– Я хотела дойти до Каллерведера. У меня там единственная родственница в Германии, тетя Минна. У нас с ней всегда были прекрасные отношения, гораздо лучше, чем с матерью…

– Каллерведер – это где?

– Километрах в пятидесяти от французской границы.

Я присвистнул:

– Дела… А тебе не приходило в голову, что это насквозь безнадежное предприятие? Загвоздка не в том, что там давно союзники – они уже продвинулись по Германии гораздо дальше, чем на пятьдесят километров. Как ты перейдешь две линии фронта? Это нереально. Погибнешь. Даже одного шанса из тысячи нет. Неужели не понимаешь?

– Теперь понимаю, – сказала она, глядя в сторону. – Хватило времени все обдумать. Но тогда… Что мне оставалось делать – сидеть на развалинах дома посреди Кольберга? Не видя никакой возможности как-то устроиться и прокормиться?

Она говорила охотно – конечно, хотелось выговориться. Среди беженцев как-то не принято вести долгие задушевные беседы, каждый погружен в собственное горе и к болтовне не склонен…

– Знаете что, господин майор? Я себя прямо-таки презираю, но… Был момент, когда я всерьез раздумывала, не согласиться ли на… предложение ваших солдат. По крайней мере, они ничуть не походили на тех насильников, с грузовиком. И вряд ли обращались бы со мной грубо. Они обсуждали, как со мной поступят, и не подозревали, что я каждое слово понимаю… Собирались взять меня в свой автобус. Вот именно, у них был не грузовик, а свой автобус. Это какое-то привилегированное подразделение, не простая пехота, да?

– Что-то вроде того.

– Мне пришлось бы иметь дело только с ними тремя, а это все же легче, чем солдатская очередь… Кормили бы, заботились… Позорно, конечно, для благовоспитанной немецкой девушки из хорошего дома, но на войне оборачивается по-всякому… В конце концов я отказалась, гордость взыграла, но какое-то время раздумывала всерьез… – Она легонько передерну- лась.

Все правильно, подумал я. То есть все сходится. Пятерка разведчиков вольготно ехала в «дважды трофейном» французском автобусе. Их командир, лейтенант Мазуров, сам ни за что не стал бы участвовать в таких забавах, не тот парень, но и препятствовать не стал бы, видя, что все происходит по согласию. Позволял он Кольке маленькие вольности, что уж там, вот и теперь мог отстраниться. И сержант Бейситов участвовать не стал бы, но и не полез бы мешать – у них там в группе свои отношения. Ну а как ее «залегендировать», хитрец Колька придумал бы, особенно если узнал бы, что она знает русский – мол, и не немка это вовсе, а наша, советская, угнанная в Германию. Русский ей не родной? Так она и не русская, а скажем, гуцулочка, или молдаванка, или из Прибалтики, одним словом, из каких-нибудь националов, которые русским владеют далеко не в совершенстве. Зная Жигана, я не сомневался: что-нибудь такое он и придумал бы, как нельзя лучше подходящее к окружающей обстановке…

Потом я подумал о другом: «отказалась», сказала она. Чертовски интересно как? И что я, собственно говоря, видел? Что это за отказ такой хитрый – без всяких световых и звуковых эффектов, без единого ее словечка, но всех троих как порывом ветра отбросило? Ох, что-то тут крепенько не так, не по-обыденному, можно так выразиться…

– Я крепко упала в ваших глазах, господин майор? – спросила она с вымученной улыбкой. – После того, как вы узнали, что я всерьез раздумывала, не стать ли солдатской шлюхой в обозе?