Ось МираМедынское золото - Логинов Святослав Владимирович Страница 6

Над горкой угля в очаге хозяин поставил трёхногий таганок, водрузил на него прокопчённую чугунную сковороду, ковырнул ножом комок замёрзшего масла, и вскоре в масле заскворчали источающие аромат куски рыбы.

Лишь тот, кто три дня кряду кусал от вечной горбушки и пил из волшебной фляги, знает, как вкусна настоящая, не наколдованная еда. Хлеб у старика тоже был настоящий, ржаной и свежий, едва ли не тёплый. Сам печёт или всё же получает откуда–то? В кувшине оказалось вовсе не вино, а мёд, лёгкий, текучий, собранный с цветущих вишен. И где же здесь ближайшая вишня цветёт? Я и не гадал, что на острове Медовом водится настоящий мёд. Мёд старик развёл горячей водой, разлил приготовленную сыту по кубкам. Приветственным жестом приподнял свой кубок. Я повторил его жест и осушил свой кубок до дна, как пьют на пирах за процветание хозяйского дома. Тоста, разумеется, сказано не было, маги тостов не признают, а бокалами и чашами не чокаются, всё из того же чувства бережения, чтобы у собутыльника не возникло мысли, что его собираются заколдовать. Конечно, сейчас в кубках безобидная сыта, на которую никакого заговора не наложишь, но ритуал есть ритуал, его надо исполнять.

– Имя своё не скажешь… – утверждающе произнёс старик.

– Не скажу.

– А мне скрывать нечего, – улыбнулся старик. – Я – Растон. Слыхал о таком?

От неожиданности я поперхнулся горячей сытой. Ещё бы не слыхать! Растон был великим магом в ту пору, когда я ещё не родился. А когда я первые шишки набивал, обучаясь в подручных у чернокнижника Марла, о Растоне уже тысячу лет как никто не слыхивал. Убежища его не нашли, но и смерти его никто не видел. Такое среди магов не редкость, так что собратья решили, что старик мирно окочурился в своей норе. Когда–нибудь убежище найдут, и удачливый кладоискатель будет долго ковыряться в истлевших сокровищах, выискивая артефакты, неподвластные времени, и стараясь вернуть к жизни то, что обветшало. Сам я нарочитым кладоискателем не был, но пару раз ухоронки умерших волшебников находил.

А Растон, которого все в мыслях давно похоронили, значит, жив и благоденствует на острове Медовом – самом запретном для мага месте.

– Вижу, что слыхал, – подытожил моё молчание Растон. – Значит, ещё помнят меня. Не ожидал…

– Молодые уже не помнят. Да и я ничего толком не знаю.

– Чего там знать? Жил – бузил, перебесился да на покой удалился. Тут места сам понимаешь какие. Сюда молот Тора не пронесёшь, и дракону сюда дороги нет. Великая сила учит великому смирению. На самом деле тут многое можно… но не нужно. Впрочем, жив будешь, сам поймёшь. А не поймёшь – размечет тебя, как не было. Ты ведь Ось Мира навестить собрался?

Я молча кивнул. Скрываться и лгать не имело смысла. Зачем ещё волшебник может явиться на остров Медовый?

– Вот завтра сходишь да осмотришь. Тут недалеко. А как вернёшься – расскажешь, чем дело обернулось.

Что же это творится на белом свете? Чтобы великий маг, пусть даже бывший, спокойно смотрел, как соперник (а все маги – соперники!) собирается учудить такое? Он же не знает, что у меня на уме, ему известно лишь, что я прорывался сюда с боем и потерял всё. Таким, как я, мира не жалко. Сам сгорю, но весь свет спалю. И вторым после меня сгорит старик Растон. Или ему уже всё надоело, как надоело жить богатырю Скорну, и хочется лишь поглазеть на конец света? В таком случае его ждёт разочарование. В ближайшие дни конца света не произойдёт.

Так и беседовали целый вечер, вроде бы ничего не скрывая, но и ничего не договаривая до конца. Привычная беседа магов, встретившихся на нейтральной территории. Палтус был зажарен на славу, сладкая сыта баюкала чувства и навевала сон. Я был готов, что на ночь меня выставят наружу под промёрзший небосклон, но Растон оставил меня ночевать. За комнатой с очагом у него оказался ход, ведущий в глубь горы, и там через пару шагов нашлась комнатушка с ещё одним топчаном и жаровней, полной горячих углей. Далее ход был перекрыт холщовой занавеской, в которой без труда угадывался простенький сторожевой амулет, так что я не стал любопытствовать, что там у деда припасено. И без того мне показано слишком многое.

Спал я прекрасно. Настоящая еда, настоящее тепло и настоящая беседа, в которой Растон выказал твёрдую уверенность, что завтра я до Оси Мира дойду. Всё это навевало чувство безопасности. Разумеется, прежде чем улечься, я задействовал и охранную паутинку, и бусики–рассыпушки, но это больше для очистки совести и чтобы не вводить хозяина в искушение. Перебеситься–то он перебесился, а бережёному, всё одно, спится спокойнее.

Ночью никто ко мне в каморку не проползал, а утром Растон, накормив меня вчерашней палтусятиной и напоив горячим мёдом, проводил к выходу.

– Дорогу найдёшь, – сказал он на прощание, – а вечером, если жив будешь, заходи. Расскажешь, что там и как. – Помолчал и добавил: – Там много останков нашего брата размётано. Так что ты смотри, надо ли тебе это…

Я молча поклонился и пошёл, не оборачиваясь и не ожидая удара в спину.

* * *

С воздуха остров Медовый не просматривается, недоступен он и дальнему зрению, так что я шёл, не особо зная, куда приведут меня ноги. Ось Мира – оно, конечно, красиво сказано, а вот какова эта ось в натуре? У тележного колеса – тоже ось, но выглядит, думается, иначе. Впрочем, встречу – не обознаюсь. И без того магический мир кругом полыхает ярче, чем во время битвы на Медовом Носу. Спасала только многолетняя привычка скрывать колдовские умения. Это на истельнском троне можно восседать, сияя, как праздничная люстра, прочие волшебники силу свою стараются прятать, представляясь обычными людьми. Так и тут: идёшь, вот и иди себе. А дуриком переть, исполнившись могущества, – это себя не любить. Всё твоё могущество по сравнению со здешней силой гроша ломаного не стоит. Поэтому шагай и надейся, что Ось Мира сама себя обозначит.

Так оно и случилось. В относительно ровной поверхности ледяного плато открылась впадина: не трещина, не разлом, какие часто встречаются среди льдов, а что–то вроде воронки, словно бы проплавленной, настолько гладкими были её стенки. Туда ступишь и съедешь вниз, прямиком в то, что поджидает тебя, подобно муравьиному льву на дне песчаной ямы. А вздумаешь спускаться, используя магические приёмчики, даже самые ничтожные, немедля возмутишь истечение природной магии, такое же ровное, что и стены воронки. Всего–то дюжина шагов, а рукой не достать. Стой на краю, думай последний раз, зачем пришёл.

Никаких особых останков неудачников, явившихся сюда прежде меня, человеческим взглядом заметить не удавалось. Да и вряд ли их было слишком много – колдунов, осмелившихся подняться на верхушку земного круга. Полагаю, лукавил Растон, предостерегая меня от опрометчивых шагов.

Тем не менее спускаться надо, иначе зачем шёл?

Из простых, не магических вещей были у меня с собой моток верёвки и топорик–ледоруб. Крючьев, которыми можно было бы закрепить верёвку, не оказалось. Да и не знал я, станут ли крючья держаться во льду. Бродить по горам мне доводилось, но в те времена я мог не ползти по скалам, а попросту взлететь на любую вершину, перепрыгнуть всякую скалу.

Конец верёвки, добрую сажень, я вморозил в лёд. Разложил часть мотка по поверхности и долго поливал водой из своей нескончаемой фляги. Потом ждал, пока вода замёрзнет, и поливал снова. Хотел туда же вложить нетающую ледышку, но раздумал. Вряд ли с её помощью вода станет застывать быстрей, чем на трескучем полярном морозе, а чем меньше используешь здесь зачарованных вещиц, тем надёжнее получится.

Дождавшись, пока верёвка вмёрзнет поосновательней, спустил другой её конец на дно воронки и осторожно сполз вниз.

Вот и добрались. Магические органы чувств безнадёжно ослепли и оглохли, а человеческим глазом тут различать нечего. Остаётся верить, что добрался, куда нужно.

По поводу Оси Мира высказано немало мнений и остроумных догадок. Собраны они в одной из глав Основного Свода – главного труда по теоретической магии. Этих догадок и предположений так много, что некоторые остроумцы называют Свод Осьновным. Книга эта имеется у всех, кто сумел освоить азы грамотности. В ней нет заклинаний, рецептов и магических приёмов, её не наполняет чужая сила, напротив, силу следует тратить, чтобы читать эту книгу. Она имеет вид толстенького тома в кожаном переплёте, или чудовищного фолианта размером с полстола, или карманной книжицы, украшенной сафьяном и самоцветными каменьями, – все эти изыски зависят от характера владельца. Мне случалось видеть папирусные свитки, упрятанные в медной цисте, связки дощечек ронго, веера из пальмовых листьев и вообще что угодно, на чём люди приспособились писать за последние десять тысяч лет.