Вероника Иванова - Раскрыть ладони Страница 6

— Я не обещаю любить Келли вечно, dyesi. Но я не обижу ее. Никогда.

— Ох, юноша…

Она сжала пальцы, вмиг ставшие похожими на птичьи когти, и прикосновение из всего лишь неприятного превратилось в огорчительно болезненное.

— Вы запрещаете нам встречаться?

— Вы сами себе это запретите. Она раньше, вы — чуть погодя. Потому что мужчины обычно смиряются дольше.

— С чем?! — Неужели, Келли больна? Быть того не может, я бы заметил! Но даже если и так, меня вовсе не пугает подобная новость. — Она… Ей плохо?

— Нет, ей хорошо. Очень хорошо. Вернее, станет хорошо через несколько дней. Если, конечно, вы не будете мешать.

Через несколько дней? Что же должно произойти? Может быть, нашлись родственники, согласные уплатить выкуп раньше срока? Так это же замечательно!

— Мешать счастью Келли? За кого вы меня принимаете?

— Рада, что вы так настроены. Значит, мне будет проще сообщить. А вам — легче понять.

Наута наклонилась и, почти касаясь губами моего уха, четко выговаривая каждое слово, произнесла:

— Келли выходит замуж.

— Ахм…

Вопрос «за кого» родился и тут же умер, застряв в горле. Ясно ведь, что я тут ни причем. Но тогда…

— Это очень уважаемый человек. Почтенный. Богатый. Он даст девочке все, что только сможет понадобиться.

— Все, кроме…

Хозяйка Дома радости торопливо накрыла мои губы ладонью:

— Не будем говорить о том, чего нет.

Как это нет?! Пусть наши чувства нельзя назвать настоящей любовью, но они — почти любовь!

— Ваши слова, dyesi…

— Пожалуйста, помолчите немного. И послушайте. Нет, не меня, кое-кого поголосистее.

Наута, шурша жесткими складками платья, прошла в другой конец комнаты, скрипнула створкой шкафа, вернулась и поставила на стол маленькую птичку. Не живую, а отлитую из стали, хотя форма была исполнена со всеми мельчайшими подробностями — от коготков до последнего перышка. Но при всей своей красоте и изысканности, пташка служила вовсе не для услаждения взоров, и это я знал лучше всех прочих обитательниц Дома радости, разве что, за исключением самой госпожи. Стальная птичка была обычным доносчиком.

Каждый подневольный работник спит и видит, как бы урвать себе мимо хозяина лишний кусок добра, чтобы поскорее получить свободу или же хотя бы скрасить жизнь, вот и подопечные Науты не брезговали получать с мужчин несколько монет в обход своей хозяйки. Собственно, если иметь совесть и утаивать небольшие суммы, никто не будет гневаться, но когда доходы падают, а девицы строят невинные глаза, обвиняя во всем клиентов… Впору задуматься и выяснить, кто кому врет. Допрашивать тех, кто приходит в Дом радости, негоже: быстро отвадишь, значит, нужно разговаривать с подопечными. Но Наута, и сама пору молодости прожившая примерно в том же положении, прекрасно знала, что ложь очень трудно порой отличить от правды, потому решила прибегнуть к простому, но действенному способу. Слежке. Были заказаны статуэтки птиц, достойные украсить и королевскую спальню, а в них нанятый маг поместил чары, позволяющие запоминать звуки разговоров, ведущихся в комнате в течение дня, а потом делать их достоянием того, кому известен секрет пташки, то есть, хозяйке и… мне. Потому что я снабжал пташек единственным подходящим для заклинаний «кормом»: подпитывал Силой.

Наута ласково погладила статуэтку по стальным перышкам, раздался шорох, который постепенно сложился в более похожие на речь звуки, даже голоса в исполнении стального пересмешника оказались вполне узнаваемы, и один из них явно принадлежал… Келли. Другой тоже показался мне знакомым, а его обладательница и являлась заводилой беседы.

— Хорошо тебе, — чирикала птичка. — Вон какой парень ходит!

— И что хорошего? Я ж с него денег не беру.

— Да такому и самой приплачивать можно: молодой, статный, красивый…

— Да уж, красивый! Ты бы с этим красавцем сама попробовала!

— А что такого-то? Вроде все у него в порядке… Или я чего-то не доглядела?

— Ты еще и подсматриваешь? Ах, стерва!

— Да не злись, уж больно вы пара — загляденье… Так что с ним не так?

— Зачем спрашиваешь? Сама глаз положила?

— Ну, глаз, не глаз, а…

— Хочешь, бери.

— С чего это ты расщедрилась? Я ж думала, у вас любовь. А на деле?

— Любовь… — Долгая тишина. — Он хороший. Правда, хороший. Вот только…

— Ну, не тяни!

— Мягкий он, прямо как глина: что хочешь, то и лепи. Ни разу слова поперек не сказал.

— Так что в том плохого?

— А то. Если и мне не перечит, то и никому другому дать отпор не сможет, вот что!

— Ну, ты уж скажешь! Может, он просто тебя любит.

— Даже тот, кто любит, вечно терпеть не станет.

— В этом ты, пожалуй, права, подруга… И весь недостаток?

— Если бы… С ним и миловаться-то не слишком.

— Слабенький, что ли?

— Да не в силе дело… Вот тебе собаки нравятся?

— Собаки? А они причем?

— Притом! Так вот, он, когда целоваться лезет, точь в точь, хассиец:[1] рот разевает и дышит часто-часто, только что язык на сторону не вываливает! Прямо каминный мех, меня аж сдувает… А губы становятся каменные и холодные, словно у статуи какой.

— Бр-р-р-р!

— И я о том же… Я ведь тоже сначала на него из-за лица да фигуры повелась…

— Так чего же ты с ним до сих пор остаешься?

— А ты в его глаза загляни! Они же тоже как у собаки. Жалобные, спасу нет: и хочешь прогнать, а не можешь. А еще из-за рук. После его рук я словно заново родившейся себя чувствую.

— Но ведь тебе решать уже пора, потому что…

Наута, видимо, сочтя мои уши недостойными продолжения девичьей беседы, снова провела пальцами по пташке, и слова, послушно превратившись в тихий шорох, стихли.

Собака, значит? Самое лучшее сравнение, которого я достоин? Все, что во мне есть хорошего, только руки? Да знаешь ли ты, Келли, что этими самыми руками я могу сделать с тобой такое…

— Думаю, вы все поняли, юноша.

Понял. Яснее ясного. Настолько хорошо понял, что хочется разбежаться и со всей дури воткнуться головой в стену. Так бы и поступил, только откуда-то твердо знаю: не поможет.

— Теперь вы видите, ваше расставание все равно должно было произойти, раньше или позже.

Вижу. Вернее, слышу. Слышал.

— Надеюсь на ваши благоразумие и рассудительность, юноша. Не ищите больше встреч с Келли: и ей, и вам продолжение отношений принесет только боль.

Принесет? А по-моему, все уже на месте. Здесь. Рядом. Во мне. Правда, болью я бы свои ощущения не назвал, скорее они похожи на разочарование. Очередное, а стало быть, неспособное нанести больший урон, чем предыдущие.