Олаф Бьорн Локнит - Песчаные небеса Страница 6

Вскоре верблюды со всадниками на спинах приблизились к стенам дворца шейха, и Конан слегка скривил губы в презрительной ухмылке. Сей “дворец”, больше похожий, по мнению Конана, на захудалый дом терпимости где-нибудь на окраинах немедийской столицы, не произвел на киммерийца должного впечатления. Сложенный из грубо отесанных известняковых плит без привычной на востоке изящной отделки, квадратный, неказистый дом лишь привыкшие к однообразию и редко видящие что-либо истинно прекрасное зуагиры могли считать “дворцом шейха”.

Очутившись в маленьком дворике, путники сошли с усталых верблюдов, их тотчас же окружила толпа жен владыки Баргэми, оставшихся дома, слуг, приближенных и прочих домочадцев. Животных немедленно увели, а вновь прибывших, и в числе Конана, как почетного гостя шейха, усадили на мраморный поребрик – по древнему обычаю кочевников вернувшимся из странствия полагалось омыть ноги. Киммерийцу была оказана великая честь – по приказу Джагула, его старшая жена собственноручно провела обряд, но киммериец, не видя лица женщины, скрытого покрывалом, догадался, глядя на ее изрезанные морщинами руки, что старшая жена явно ровесница самого Джагула, и загоревшийся поначалу в его глазах интерес пропал, как вода, пролитая на песок.

После омовения долгожданных гостей повели во внутренние покои дворца. Едва оказавшись там, северянин резко изменил свое отношение к жилищу Джагула аль-Баргэми. Полы устилали великолепные пунтские ковры ручной работы, повсюду были разбросаны шелковые кхитайские подушки, расшитые сложными узорами и изображениями диковинных животных и птиц. Стены тоже были увешаны коврами и отлично выделанными шкурами тигров и горных львов. Краем глаза глянув на облекавшую его плечи шкуру, затоптанную во время сражения с равахом и уже начинавшую попахивать гнилью по причине дурной выделки (Конан попросту разложил ее на солнцепеке, после того, как убитый им лев был освежеван), северянин подумал, что было бы неплохо получить в подарок одну из роскошных шкур, что так щедро украшали стены дворца шейха. Стоило варвару заикнуться об этом, как тотчас же ему подали роскошную накидку из меха леопарда, отливавшую муаровыми черными пятнами на золотистом фоне, а безобразное, хоть и добытое с немалым трудом, одеяние с легким сожалением пришлось отдать расторопным слугам.

Из низкой дверцы одного из боковых покоев показался шейх, который за время, пока Конан осматривался и любовался новым плащом, успел переодеться и смыть с лица дорожную пыль. Подойдя к киммерийцу, Джагул почтительно-сдержанным тоном сообщил, что уважаемый гость может пройти в трапезную и утолить голод скромными дарами скудной земли Турана, после чего можно будет совершить небольшую прогулку и осмотреть дворцовый сад. Конан согласился и проследовал за Джагулом в пиршественный зал, где взорам его предстало множество изысканнейших блюд в серебряной чеканной посуде, стоявшей прямо на ковре. Джагул провел Конана к почетному месту справа от небольшого возвышения, на котором должен сидеть хозяин дома. Тут Конан почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Усевшись на подушки, он обозрел “скромные дары”, оказавшиеся весьма обильными и разнообразными.

Молодой барашек с долькой апельсина во рту, коричневый, лоснящийся поджаристой корочкой, возлежал на огромном блюде подле влажных от вина и сладкого маринада телячьих окороков, нашпигованных бусинами чеснока и круглыми семенами кориандра; горы риса, приправленного шафраном, желтели подобно восходящей луне; жареный миндаль, грецкие орехи, мелкий виноград с сизоватым налетом, изломанные корни имбиря, апельсиновые и лимонные цукаты, овсяные лепешки, с блестками кристаллов соли, множество маленьких, приземистых вазочек, наполненных разноцветными соусами и всякими пряностями, – от этого немыслимого для северного варвара изобилия рябило в глазах.

А вина!.. Конан сглотнул слюну, глядя на бесчисленные кувшины, усеявшие пол зала. Мускатные, сладкие, горькие, выдержанные не одно десятилетие в винных погребах и молодые, еще пахнущие свежесрезанной виноградной лозой, напитки так и манили отведать их великолепного букета.

– А я просто хотел попросить у них воды… – изумленно пробормотал Конан и, устроившись поудобнее, приготовился приступить к трапезе.

Но перед тем, как приближенные шейха начали расправляться с, казалось бы, неисчерпаемым запасом яств, Джагул аль-Баргэми поднялся и, поклонившись гостю, сказал следующие слова:

– О, доблестные мужи и умудренные годами старцы – мои сыновья и братья, о правдивые и преданные советники мои, о верные мои слуги и неусыпная стража, дальние и ближние родичи! Рядом со мной, на почетнейшем месте, восседает наш гость – посланный самим Кемошем для спасения жизни нашей, великий герой, именующий себя Конаном Киммерийским. Высшие силы снизошли к мольбам, и в час бедствия, постигшего род наш, привели мужа сего туда, где ныне покоилась бы тленная плоть шейха вашего, равно как и тех, кто был с ним…

Далее последовало длиннейшее и расцвеченное зачастую не совсем достоверными подробностями описание нападения раваха на караван шейха и последующая битва песчаного червя с героем из далекой Киммерии. Говорил Джагул неимоверно долго, а потому, что никто не смел прикоснуться к пище, пока владыка оазиса не закончил, Конана терзали муки голода, многократно усиленные соблазнительными ароматами, исходившими от блюд, до которых следовало только лишь дотянуться, но проклятый восточный этикет (а нарушение его считалось у зуагиров неслыханным оскорблением), не позволял сделать это. И когда шейх, наконец, умолк, пригубив вина, и дав тем знак к началу торжественной и одновременно поминальной трапезе, Конан ухватил румяный и сочный телячий окорочок и, вцепившись в него зубами, тотчас же забыл обо всем.

Трапеза окончилась, когда солнце уже почти исчезло за острыми вершинами Кезанкии, и Конан подумал, что для того, чтобы подняться на ноги ему сейчас потребуются недюжинные усилия – столько он не ел никогда. В то же время шейх продолжал настаивать, дабы гость отведал еще что-нибудь. Ну, к примеру вот эту удивительно редкую на столе зуагиров кефаль, выловленную в Вилайетском море, тщательно поджаренную и закопченную, политую оливковым маслом и лимонным соком, сияющую ржавой корочкой с нефритовыми кляксами зелени… Конан слабо сопротивлялся.

Шейх, посмотрев на него хитрыми глазами, наконец, предложил подняться и отправиться в сад, где киммерийца ожидал новый сюрприз.

– О Конан, сейчас ты узришь то, что я берегу превыше всех драгоценностей и сокровищ рода. То, что я храню и лелею как зеницу ока моего. Но тебе, как человеку, которого зуагиры семьи Баргэми жаждали бы видеть среди своих кровных братьев, я покажу этот прекраснейший из цветов, когда-либо вскормленных плодородной почвой нашего осиянного благодатью оазиса.