Татьяна Талова - Кузнеца дочь Страница 6

Тогда появилась Раннвейг, — а может она стояла за дверью и все слышала, — она увидела Голубу и засмеялась сухим старушечьим смехом.

— Бёльверк и вправду привел в наш дом большого мастера! — сказала она. — Да только думается мне, что этой руке больше подошел бы меч!

— Меч она скует завтра, — ответил херсир.

— Сначала покормил бы девчонку, — сурово сдвинула брови Раннвейг, — а то я слышу, как урчит у нее в животе! Иначе скажут, что Гудмунд Гаутрекссон не бережет своих рабов — проклятье на мою голову!..

И на следующий день Голуба сковала меч. А когда она работала, она думала о том, как понравится князю норманнов этот меч — если так, то он, несомненно, не будет против, когда она откупится, отпросится домой — ведь приходят ж в Нордрихейм торговцы, наверняка, будет и корабль, плывущий к родным берегам.

А когда Гаутрекссон увидел меч в руках гардской пленницы, подаренной ему Бёльверком Медведем, он подумал, что она и впрямь ведьма — и творит чудеса… И тогда он твердо решил, что никогда не отпустит Мейтисслейви из своего дома…

Да только Голуба того не знала.

Так и стала жить дочь кузнеца в Нордрихейме. Мало-помалу стала понимать язык, сдружилась со старым Эгилем и детьми Гудмунда-херсира. Старший сын Гудмунда был в своем первом походе, вместе с братом отца, а двое младших детей — десятилетние близнецы Гудрун и Сигурд порой днями пропадали у кузницы. И только они, малые дети, видели иногда слезы на глазах Мейтисслейви. И не понимали, в чем дело — ведь к ней так хорошо относились в Нордрихейме… Тихо грызла ее тоска по дому, да у Голубы отдушина была — дело любимое… Вместе с Эгилем делали они кольчугу за кольчугой — воинам, когда вернулся Вестейн Гаутрекссон, прозванный Мертвым.

— Ты поздно возвращаешься, сын! — сказала Раннвейг, когда викинги сошли на берег. — Уже вернулся Медведь, а ведь он ушел позже тебя…

А младший только улыбнулся — мать, с ней он не спорил никогда. К тому же подбежала Гудрун — маленькая дочь Гудмунда, а он любил ее как собственную.

— А смотри, Вестейн, что у меня есть! — весело похвасталась девочка колечком на пальце. И до того оно было маленькое, тоненькое, что не верилось, что чьи-то руки вывели на нем узор — три стебелька росли на металле…

— Грозный Медведь привез, непослушная моя? — спросил Вестейн, подхватив ребенка на руки.

— Медведь привез, да не кольцо, Вестейн, пойдем, я покажу! — и потянула маленькая Гудрун за руку своего первого защитника и друга — после брата, конечно же.

Гудрун остановила мать. Альвиг нахмурила брови:

— Следует тебе знать, что не так встречают воинов из долгого похода…

И повела Вестейна Гаутрекссона в дом. И следом шел гордый Эйнар — старший сын Гудмунда и все остальные мужи… Правда, Вестейн успел подмигнуть Гудрун, отчего та просто солнцем засияла и совсем не печалилась, что не удалось с ним поговорить.

Молчали весины. Каждый много успел передумать за время повествования. Хотелось знать, что дальше — а старик вдруг снова замолчал.

— Ночь уже, родные мои, будете ли дальше слушать? — спросил баян.

Загомонили люди. А как же тут не слушать! Тем более, вот новый человек в рассказе появился — не иначе, что-то будет! Да хоть до самого утра — ночи долгие!

Улыбнулся старик, дальше стал говорить.

— А вот как раз в те дни, когда праздновали удачный поход Вестейна Даина, в который раз побежали неразлучные близнецы к кузнице, к Эгилю и Мейтисслейви…

И Голуба сразу отозвалась на бывшее поначалу непривычным имя. И Эгиль с хохотом появился в кузнице:

— Идут работу принимать, Свёль! — сказал он. — Ты уж запрячь свой холод поглубже — ныне у дверей толпа доблестных мужей!

Свёль (9) — так прозвал ее Эгиль, а значит это «холодная», потому что привезли ее из страны, где, по словам Хальвдана, очень холодные зимы, а еще потому, что за весь первый разговор с Эгилем Голуба не улыбнулась ни разу, и совсем не глядела на местных удальцов.

А собралось и вправду много людей — недавно прибывшим Гудмунд хотел показать дорогой подарок Бёльверка, и сам херсир с Медведем и его воинами были здесь, и жена его, и брат, и мать, и дети, позвавшие Голубу звонкими голосами, и рабы.

К тому времени было готово уже много крепких, добротных кольчуг… И говорят, можно было легко отличить, где работа Эгиля, а где — гардской девчонки. Какие отличия видели бывалые воины — Даждьбог весть…

Удивленно смотрели люди Вестейна на девушку — видано ли, девчонка-кузнец! А викинги Бёльверка улыбались — вот ведь какую девушку привезли! Да, и смотрите, нас она всех по именам знает! Мы-то ее защищать привыкли — обидеть не смей! Опомнились, со смехом приняли работу:

— И хорошо же шьешь, рукодельница!

— Вы уж постарайтесь, чтоб заплаты ставить не пришлось! — скрестив руки на груди, довольная и радостная, ответила Голуба.

И смех грянул с новой силой.

А брат херсира смотрел на девчонку, видел руки в мозолях — и как и многие, не мог представить, что эти руки ловко орудуют клещами и молотом. Еще он смотрел на длинную тугую косу — и думал, как было бы красиво, если бы она распустила волосы, как это делают обычно девушки. Еще он смотрел на лицо с серыми глазами — и думал, кто мог так обидеть ее, что даже сейчас в них так много грусти. Такой вот увидел Вестейн то, что хотела показать ему маленькая Гудрун в первый же день его приезда! И он пожалел, что тогда Альвиг быстро увела его в дом.

Вестейн знал, что Мейтисслейви из далекой Страны Городов. И сейчас она была такой же далекой и чужой — и от этого что-то тихо заныло в груди.

И только старый Эгиль заметил, как нечто странное плеснулось в глазах младшего Гаутрекссона, когда он смотрел на девушку. И решительно обнял ее за плечи, то ли гордясь своей Свёль, то ли испугавшись за нее.

И время шло дальше. Наступила зима, и новых походов почти не было. Зима — это было время торговли. И Голуба все так же работала вместе с Эгилем, становясь с каждым днем все мрачнее и мрачнее. А Вестейн появлялся в кузнице лишь несколько раз, и то вместе с братом.

Что там происходило в душе викинга, о чем он думал — кто знает его, иноземца… А только впервые заговорил он с гардской рабыней херсира спустя много-много дней после приезда. В тот день Голуба спала в кузнице. Эту привычку она взяла не так давно. Печь хранила тепло, меховое одеяло тоже. А позже Хальвдан принес и теплый плащ — тот самый, в котором она спала на корабле. И Голуба заворачивалась в него, закрывала глаза и думала, что она снова в море — только волны несут ее не к Нордрихейму, а от него…

Тем утром она вышла на порог.