Наталья Резанова - Последняя крепость Страница 6

Место, которое они заняли на ипподроме, считалось плохим, потому что с него плохо была видна арена. Бран это знал, потому что бывал здесь раньше — именно эти, неудобные места, были отведены для провинциалов, лиц без имперского гражданства и горожан, слишком бедных, чтобы заплатить за вход, и получавших бесплатный пропуск за счет муниципалитета или магистратуры. Зато отсюда была отлично видна императорская ложа — «священное сиденье». И это, несомненно, знала Мавет. Сейчас она помещалась рядом на каменной скамье — настоящий кокон из плотной темной ткани, не видно ни лица, ни пряди волос. Ни кусочка тела, вплоть до кончиков ногтей — лишь в таком виде порядочная женщина с Юга могла показаться на людях. Только узкая прорезь для глаз в покрывале, прикрывающем лицо. Ужасно жарко, наверное, и неудобно. Было бы плохо, если бы пришлось драться в таком наряде. А драки на ипподроме случались нередко. Сторонники различных возниц или школ, выставлявших атлетов, зачастую устраивали форменные побоища, и на трибунах, бывало, проливалось больше крови, чем на арене. Но сегодня такого не должно было случиться. Ожидался император, и кругом было полно стражи. Да и они с Мавет пришли сюда не драться, а смотреть, и вовсе не скачки — любимое зрелище императора (он предпочитал их и травле зверей, самых диковинных, и поединкам меченосцев и атлетов, и живым картинам), а следовательно, и Столицы.

Ипподром к возвращению императора из Пинарий был заново отделан. «Священная» ложа над трибуной из розового мрамора полностью вызолочена и украшена цветочными гирляндами. Дорожки для колесниц были усыпаны шафраном, что делалось исключительно при торжественных процессиях, и по ним тоже были разбросаны розы. Обсуждалось новшество нынешнего сезона — вместо обычных четырех дорожек было шесть, и к традиционным четырем цветам, по которым распределялись сторонники колесничих, — синему, зеленому, пурпурному и белому — прибавлялись еще два: желтый и серый. Это обещало новые страсти и новые траты.

Какие бы новые удобства ни были привнесены в устройство аристократических и платных трибун, того яруса, где сидели Бран и Мавет, они не коснулись. Публика кругом шумела, воняла, грызла орехи и чеснок, прикладывалась к флягам, заключала ставки, обжималась и рассказывала анекдоты. Будь Мавет здесь одна, в таком-то наряде ей бы не поздоровилось. Но, уразумев, что южанку сопровождает крепкий мужчина, да еще при оружии, соседи не рисковали ее задеть. Сама она молчала.

Потом завыли фанфары и перекрыли гомонящую толпу. Император со свитой показались в ложе. Они прошли через особый крытый переход, соединявший ипподром с дворцом. Бран где-то слышал, что не то два, не то три раза императоров в подобных переходах убивали заговорщики. И все же императоры не оставляли привычки пользоваться ими — ради того, чтобы неожиданно, словно из-под земли, во всем блеске возникнуть перед взорами подданных Эффект и в самом деле был силен. Вопили фанфары и вопила толпа, встречая обожаемого императора. Тот милостиво улыбался в ответ. Бран уже как-то видел при всенародных празднествах воссевшего два года назад на Золотой Трон Авреола — коренастого белокурого молодого человека, и тогда у него на лице была та же застывшая улыбка. Император был в белых одеждах и золотом венце — остальным в его окружении, исключая женщин, запрещалось покрывать голову. Он приветственно подымал руку в ответ на ликование Столицы. Но Бран искал сейчас взглядом другого человека. И быстро нашел его, тем более что от Мавет знал, как тот выглядит. И все же это было удивительно. .

По арене пробежали скороходы, прокувыркались шуты. Мальчики разбрасывали лепестки роз, которые вскоре должны были раздавить конские копыта. Герольд выкликал имена возниц и владельцев конюшен, по мере того как четверни появлялись на беговых дорожках, и каждый раз толпа встречала их взрывами восторга и негодования. В другое время это вызвало бы любопытство Брана. Но не теперь Вдоволь покрасовавшись перед публикой, в какое-то неуловимое мгновение колесничие словно забыли о ее существовании Мгновение каменного оцепенения, сосредоточенности. Прокричала сигнальная труба. Четверни рванулись с места. Бран не смотрел на них.

…И все же это было удивительно. Почему-то он представлял себе Омри Га-Хода в плаще восточного покроя и головном уборе на нептарский манер. Но министр конечно же был одет так, как и другие сопровождавшие императора высшие чины, и с непокрытой головой И однако, его легко можно было выделить из остальных. Во-первых, он был старше всех — единственный царедворец, переживший три правления, — ему было никак не меньше пятидесяти. Да и вообще, как бы он ни одевался, он был другой, этот стареющий красавец, смуглокожий, с темной ухоженной бородкой и седыми висками. Он был меньше ростом, чем прочие царедворцы, суше и тоньше в кости, но без впечатления слабости. Как Мавет. Были бы у Мавет, если бы не тот удар заступом, такие же тонкие черты лица?

Сейчас Бран впервые за все время порадовался, что лицо Мавет скрыто и он его не видит. Никто не видит. Что рядом с ним сидит темный безмолвный непроницаемый кокон и можно только догадываться, что способно из него выпорхнуть.

Император, следя за скачками, часто обращался к Омри — очевидно, спрашивал его суждение. Тот отвечал свободно и непринужденно.

Единственный человек, которого Мавет считала достойным своей ненависти.

Соотечественник.

Все десять заездов прошли, словно за непроницаемой стеной для Брана и Мавет. Они не обменялись ни словом. Он следил за императорской ложей, будто в последний раз в жизни — а вдруг и впрямь последний? Что, если Мавет не выдержит и попытается совершить убийство сегодня? Сколько он ее знал, она всегда действовала обдуманно — но сколько он ее знал? А сам бы он на ее месте не выдержал…

Но фанфары возгремели вновь. На сей раз на арене не возникло ни шутов, ни плясунов. Герольд собирался возвестить новый императорский эдикт. Это часто делалось на ипподроме, где собиралась значительная часть населения Столицы. Толпа попритихла. Все-таки император был еще очень молод, и неизвестно было, чего от него ждать. Столица хорошо помнила многих властителей, которые, воссев на Золотой Трон юношами, проявляли отменную щедрость, великодушие и выказывали отвращение к пролитию крови свободных граждан, но некоторое время спустя обнаруживали такие свойства, что вызывали у подданных лишь ненависть и ужас. Но сегодняшние известия были скорее благоприятные. Герольд объявил, что, повсеместно и ежечасно заботясь о благоденствии и процветании государства, богоравный Авреол постановил следующее: обедневшие вследствие дурного правления его предшественников подданные империи, желающие обладать земельными участками, дабы трудом на них упрочить всеобщее благосостояние, могут получить таковые, переселившись в Восточную провинцию, ибо там пустует множество земель, избавленных от владевших ими мятежников. Первоочередное предпочтение будет отдаваться, как всегда, ветеранам гвардии, которым земельные наделы положены по выслуге лет. За ними идут уроженцы Южной провинции, вследствие ее крайней перенаселенности. Алауде же, Западной провинции, старейшей из провинций империи, подобной милости не будет оказано из-за недавнего бунта. Правда, поскольку Луг, главный город провинции, сразу сдался и зачинщики выданы гвардии, то император решил не карать бунтовщиков сурово, но наказать их со всей сердечной мягкостью, по обычаю славнейших предков наших — бунтовщики, кроме указанных главарей, не будут казнены смертью, но всего лишь проданы в рабство в отдаленные края с условием освобождения не раньше чем через тридцать лет. Прочие жители провинции лишаются своих старинных льгот и привилегий. Взамен привилегии впервые даруются переселенцам из Северной провинции. За тем, чтобы не было никаких злоупотреблений при жеребьевке и распределении земель в Малом Империуме, будет лично следить вернейший из слуг императора, благородный Омри Га-Ход, который вскорости с этой целью кратчайшим путем отбывает в Восточную провинцию.