Константин Соловьев - Урод Страница 6

Тайлеб-ха с отвратительным визгом бросилось в сторону, нелепо размахивая тронутыми пятнами гнили руками и высоко задирая обнаженные тощие ноги-кости, но наткнулось на шедших за дружинниками людей и, ослепленное, завывая от ужаса, рухнуло посреди дороги, свернувшись в клубок. При виде бывшего человека толпа на мгновение замерла. Кто-то пьяно засмеялся, кто-то беззлобно ударил его дубинкой под ребра.

Тайлеб-ха не двигалось — впав в состояние транса, из которого уже нет возврата, оно было покорно и ошеломлено. Крэйн видел, как кто-то, проходя мимо, снес ему кейром добрую треть головы, и оно, в последний раз издав то ли визг, то ли рык, растворилось в темноте крошечным пятном на дороге.

Последнюю четверть этеля до склета шли молча, даже толпа смолкла, порождая лишь глухое утробное ворчание. Дружинники обступили своего шэла, руки легли на рукояти эскертов.

— Тут, тут… — заныл проводник, с восторгом и ужасом глядя на бесстрастное и прекрасное лицо шэла Алдион. — Ворожей старый, сожри карки его потроха заживо… Он…

— Прочь, — коротко бросил Крэйн. Проводник отскочил в сторону, пытаясь одновременно кланяться.

— Он пьян, — тихо, чтоб услышал только стоящий рядом Крэйн, бросил Армад. — В нем фасха больше, чем в бочке трактирщика. Уйдем. Ради Ушедших, Крэйн, не доводи дело до резни. Дуэль Орвин, может, и простит, но это уже беспорядки. Лучше одумайся.

— Уже поздно.

— Поздно никогда не бывает. — Старый дружинник осторожно придержал его за плечо. — Калиас, Витор, проверьте! Возможно, ывар…

— Откуда здесь взяться ывару, в таком-то районе? — недовольно проворчал Калиас, но все-таки воткнул эскерт в землю перед порогом и внимательно посмотрел на лезвие.

— Пусто, — сообщил он, извлекая оружие. — Вход свободен. Мы войдем первыми?

Крэйн не удостоил его ответом. Подняв руку в крепком хитиновом наруче, он мощно и коротко ударил в покосившуюся дверь, едва не проделав в ней дыру. Толпа рассыпалась, окружив дом сплошным кольцом, факелы чадили густым дымом, света было достаточно, чтобы увидеть оскалившиеся лица и поднятые стисы. Толпа жаждала развлечения, и она его получила.

Дверь открылась, и на порог вышел человек. Это был раб, на виске чернело свежее, еще покрытое струпьями клеймо, вместо талема на нем был нелепый грязный балахон. Увидев Крэйна, ослепленный, как минуту назад тайлеб-ха факелами, он отшатнулся и попытался юркнуть обратно в дом, но Крэйн был быстрее. Схватив его за руку, он потянул из-за плеча эскерт, и шипящая хитиновая полоса, густо покрытая зазубренными шипами, с хрустом вошла между ключиц и вышла в низу живота. Эскерт оставляет за собой страшные раны — раб умер, даже не успев упасть. Но толпе было все равно, что рвать, сейчас это была стая голодных карков, а не люди — тело в мшовение оказалось в самом центре, неуклюжее, с нелепо болтающимися руками и ногами, как сломанная кукла. От него ничего не осталось еще до того, как Крэйн шагнул внутрь склета. Дружинники, отстраняя лезущих вслед ударами кулаков, двинулись за шэлом, обнажив эскерты.

Внутри было почти темно, пахло старой пылью, протухшей водой и грязью.

Но все эти запахи перебивал один — до рвоты горький, затхлый, напоминающий запах только что освежеванного хегга. Этот запах впивался в легкие, прогрызал их дюжинами крохотных зубов и отдавался в голове глухой мутной болью. Освещало все помещение небольшая масляная лампа в углу, но отсветы факелов уже заплясали на трухлявом деревянном полу, кто-то снаружи уже начал методично крушить хрупкие стены. Внутрь полетела глиняная крошка, покрывавшая доски. Почти одновременно, с сухим немощным хрустом сразу в двух стенах появилось по дыре, достаточно большой, чтобы внутрь можно было просунуть голову.

Убранство склета было под стать внешнему виду — хлипкий невысокий столик, уставленный многочисленными склянками мутного стекла, лежанка в углу, два табурета. Теперь света было достаточно, чтобы разглядеть нехитрое алхимическое оборудование: примитивный перегонный куб, змеевик из жилы карка, несколько старых реторт с отбитыми краями. Странный запах шел от котла, стоящего в центре комнаты. Там, подогреваемая небольшим костром, бурлила и вяло ворочалась какая-то жижа неопределенного цвета.

Время от времени в ней вздувались и опадали пузыри, порождая звуки, похожие на человеческий вздох. А еще был алтарь — небольшая плита, испещренная крошечными, каждый с ноготь размером, символами, похожими на извивающихся уродливых жуков. Кажется, на нем что-то лежало, но Крэйн не заметил, что именно — его внимание привлек хозяин склета.

Он стоял возле котла и смотрел на вошедшего, скрестив руки на груди.

Первое, что бросилось в глаза, — рукоять эскерта за плечом. Эскерт был старый, но еще крепкий, диковинный узор на рукояти — два желтых шнура с четырьмя поперечными красными — был незнаком. «Значит, не одна чернь здесь живет, — подумал Крэйн, делая шаг по направлению к хозяину и стараясь задержать дыхание, чтоб не потерять сознание от ужасного запаха. — Это интересно». Где-то за спиной выстраивались в боевой порядок дружинники, за ними колыхалась едва сдерживаемая толпа, чувствующая запах крови.

— Не подходите, — глухо сказал хозяин, отступая к котлу, но не делая попытки достать эскерт. — Вы пожалеете об этом.

Крэйн с удивлением заметил, что тот не боится. Ворожей оказался не так уж стар, как он представлял, — десятков пять лет, еще крепкий для своего возраста. Да и узловатые руки, выгладывающие из-под чересчур короткого вельта, принадлежали явно не старику. Почему-то запомнились пальцы — расслабленно замершие, узловатые и с неровными пожелтевшими ногтями, похожие на шипы необычного растения. Крэйну на мгновение померещилось, что он и видит перед собой растение, гигантский плод, пустивший корни в гнилом полумраке полуразвалившегося склета. Наверное, дело было в лице — очень уж оно не походило на те лица, которые он обычно видел.

Каждая черта, каждая складка кожи и морщина казались выточенными из обтесанного временем и ываром древесного, с тем лишь отличием, что в дереве, даже высушенном, всегда чувствуется жизнь. Лицо же старика было мертво, щеки смотрелись мясистыми плотными наростами на острых костях черепа, на которых, верно, не было ни щепоти мяса. Даже нос казался высохшим отростком, нелепым сучком, пробившимся откуда-то из центра седой головы. Не лицо, а уродливая маска, застывшая в выражении холодной бесстрастной отстраненности. Глаза, обрамленные редкими короткими ресницами, смотрели сквозь вошедших и были похожи на содержимое котла — в них тоже что-то бродило, какая-то смесь из эмоций, адское варево, в котором взгляд словно тонул, увязал, как хорошо наточенное лезвие во влажных потрохах.