Павел Кузнецов - Мечом и сердцем Страница 6

Когда, спустя минут десять, в комнату ворвалось с десяток караульных, они застали совершенно дикую картину. Писарь сидел с блуждающим взглядом и улыбкой совершенно счастливого человека в углу, прислонившись к стеночке, и пускал пузыри. За столом расположился матёрый воин в дорогой одежде, и буквально нависал над вошедшими, сверля их пристальным взглядом.

- Смирно! - рявкнул я командирским голосом, и бойцы инстинктивно вытянулись по стойке смирно. В нестандартной ситуации вдолбленные до инстинкта правила строевой действуют безотказно.

Я поднялся из-за стола и прошёлся по узкому проходу между вояками и столом, который тут же, словно по мановению божественной длани, расширился до необходимого мне размера.

- Кто здесь командир? - поинтересовался я, останавливаясь и внимательно вглядываясь в лица караульных.

- Лейтенант караульной службы, Барлан эль Гандо, - выдвинулся вперёд молодецкого вида молодой человек.

- Значит так, лейтенант. Боюсь, такой бардак, которому я стал здесь свидетелем, будет стоить вам всем карьеры. Я бы мог ещё понять отсутствие боевых навыков у внешней стражи, - они всё равно стоят там больше для вида, - но открытая нараспашку внешняя дверь и мертвецки пьяный писарь..., - я сделал эффектную паузу, а затем рявкнул. - Да вы тут все совсем мышей не ловите, лейтенант! Начальника караула ко мне!

Побледневший лейтенант стрелой вылетел из помещения, даже не замечая, что оно битком забито его подчинёнными. Последние же, чтобы расчистить проход своему командиру, начали скучиваться. Создалось впечатление, что ещё немного, и они начнут для экономии места укладываться штабелями.

Начальник караула появился вместе с лейтенантом, не став откладывать неприятную встречу до лучших времён. На пороге он возник мрачный, как туча, сосредоточенный, с плотно сжатыми губами, - в общем, готовый к самому худшему, а равно к необходимости защищать своих подчинённых до последней капли своего авторитета. Однако стоило ему только взглянуть на меня, как состояние сосредоточенности на лице ветерана несколько разнообразилось целой гаммой эмоций, хотя и не исчезло совсем. Я поднялся навстречу, и, раскрыв объятия, шагнул к нему.

- Привет южному пограничью от северного! - поприветствовал я старого вояку, заключая в объятия.

- Опять бушуешь, Вереск? Что тебя привело к нам на этот раз?

- Да не напрягайся, Асиль, всё это мне пришлось затеять только для того, чтобы выманить тебя из твоей берлоги, - я широким жестом обвёл рукой комнату. - Твои подчинённые настойчиво отказывались сначала пропускать меня внутрь, а затем докладывать по инстанции о прощальном визите боевого офицера к товарищам.

Вояка сначала нахмурился, но, услышав последнюю часть моей фразы, расплылся в улыбке и хлопнул меня по плечу.

- Молодец, что хранишь традиции боевого братства! Да и моим раздолбаям будет хорошая наука, - с этими словами он повернулся к замершему на входе лейтенанту, что-то тихо тому сказал, в результате чего служилый вытянулся во фрунт, и бравые караульные в считанные секунды очистили помещение.

Начальник караула по-хозяйски прошёлся по комнате, заглядывая в углы и шкафы, и лишь после этого остановился перед задремавшим на полу писарем.

- А его ты чем обработал? - поинтересовался у меня старый воин, нависая над бумагомарателем.

Я вытащил из-под стола свой ставший уже родным бочонок, и, показав на него начальнику караула, перевёл хмурый взгляд на писаря.

- Ты даже не представляешь, Асиль, насколько мне было жалко переводить на него отличный гономский эль из сокровенных запасов моего товарища-гнома. Совершенно неблагодарное дело, его и так мало.

- Гномский эль, говоришь? Это который они на плесени настаивают? Согласен, забористая вещь, такого в обычном трактире не раздобудешь, - покивал старый вояка.

"Выходит, его плесенью не шокируешь. А жаль, такая шутка пропала!", - я даже немного расстроился, но вида не подал.

- Вереск, какой ты ещё, в сущности, мальчишка! - неожиданно жёстко высказался Асиль. Он повернулся ко мне всем корпусом и посмотрел в глаза своими проницательными, ставшими совершенно серьёзными, глазами. - Этот писарь, к которому ты относишься с таким пренебрежением - тот самый подданный императора, ради благополучия которого ты резал глотки и терял боевых товарищей. Пусть он сам не умеет воевать, не отличается силой воли и не имеет представления о чести, но именно его благополучие служит целью нашей с тобой жизни. - С этими словами ветеран снова повернулся к "цели жизни" и хорошенько пнул его ногой, на что тот заворчал и захрюкал сквозь сон. - Как это ни прискорбно осознавать.

- Хочешь сказать, и та мразь, которую я убивал на ночной охоте с альтой - тоже "цель моей жизни"? - Я несколько растерялся. Услышь я подобное из уст любого другого человека, а не уважаемого мною ветерана, - и тот бы стал на голову короче. Но слова пожилого воина заставили меня задуматься.

- Нет, главное не то, что все они подданные императора, а то, как верно они ему служат и что делают для империи, - проворчал начальник караула. - Этот писарь - верный подданный своего Императора, честно служит, пусть и на своём скромном месте, благу государства. А вот воры и убийцы - паразиты, которых нужно давить гораздо жёстче, чем это делает Император официально. - Мужик на секунду замолчал, затем в его взгляде проснулось любопытство. - И каково оно - ночная охота с альтой?

- Сильно бьёт по нервам, словно становишься хищником, загоняющим добычу, - пожал плечами я, недоумевая насчёт необычного вопроса. - Давай лучше об этом поговорим в более подходящей обстановке.

- Это когда бочонок будет откупорен? Правильно, одобряю. Пойдём к коменданту, там и расположимся.

Плечо к плечу мы покинули помещение, оставив многострадального писаря спокойно отсыпаться. Разве что начальник караула распорядился перенести его в более подходящее для этих целей помещение карцера, а на место писаря вызвал его коллегу по цеху. Как мне рассказывал потом ветеран, тот ещё долго ходил по комнате, принюхиваясь и заглядывая в самые потаённые места в надежде найти источник божественного аромата и добровольно пойти по стопам коллеги, молотящего в этот момент в стальную дверь самого неприятного места сыскной тюрьмы.

Мы шли по извилистым коридорам Башни, мрачным и давящим. Мне, большую часть сознательной жизни провёдшему в бесконечной лесостепи сверенного пограничья и на открытом всем ветрам плацу, было вдвойне неприятно здесь находиться. В прошлое моё посещение этого своеобразного заведения я просто не успел прочувствовать всей давящей тяжести стен, большую часть времени пребывая в состоянии пьяного угара, и вот теперь недоумевал, почему они не оставили в душе никакого следа. Однако разговор с начальником караула и сейчас отвлекал, не давал в полной мере проникнуться тяжестью стен, словно бы специально созданных, чтобы символизировать безысходность положения местных обитателей. Между слов пожилой воин невзначай поинтересовался: