Рейнеке Патрик - Ива и Яблоня: Новое платье королевы Страница 6

Она скинула туфли, чулки и перчатки, уложила их вместе с зеркальцем, расческой и импровизированной вуалью в холщевый мешочек, обула обратно свои кожаные тапочки и принялась выбирать, в чем ей идти через лес. Воскресное платье было жалко, поэтому она надела поверх шелковой рубашки одно из своих повседневных платьев со шнуровкой спереди, чтобы было легче потом одеться в темноте. Выбегая из дома, она сунула ноги в набитые соломой деревянные башмаки, проверила, закрыты ли окна, убедилась, что Стефан уже напился, и пустилась в путь. Хотя, конечно, мачеха была абсолютно права, оставлять на него дом было в высшей мере безответственно, но будем надеяться, что ничего не случится, все равно она вернется раньше их.

Короткий путь в замок Апфельштайн пролегал через лес, который теперь считался собственностью королевского дома, а когда-то, очень давно, принадлежал ее предкам, владевшими всем Дункльвальдом, и не только им — всеми землями в низовье Ау. Основанная ими в те далекие времена твердыня, располагалась на высившейся посреди долины скале, сверху до низу поросшей яблонями. Говорят, в древности — когда-то, еще во времена короля Унды — люди поклонялись этим деревьям, и само место считалось священным. Ни войны, ни пожары, ни смена владельцев не изменили этого заведенного в незапамятные времена порядка. Осенью и особенно зимой замковая гора выглядела довольно мрачно, покрытая черными скрюченными стволами, не знавшими топора. Но раз в году она преображалась, словно невеста перед алтарем. Не случайно именно цветок яблони в виде геральдической белой розы был изображен в гербе Апфельштайнов. Этот герб ее предки сохранили и после утраты Дункльвальда, и после продажи замка последнему князю Оберау под летнюю резиденцию, и после полного обнищания, в которое их вверг нынешний век. Лишилась его вместе с титулом ее мать, безрассудно вышедшая замуж по любви за бедного и незнатного человека, служившего лесничим в утраченном ее семьей Дункльвальде. Но не смотря на это она всегда говорила, показывая ей в детстве на цветущую яблоню: "Гляди, это наш цветок! Не забывай этого!"

Преодолев большую часть пути по лесной дороге, все еще малопроезжей после весеннего подъема вод, она прошла некоторое время через лес и, наконец, вступила под сень бело-розовых шатров. Наверх вела давно знакомая ей, но едва заметная для постороннего взгляда тропка, которой иногда пользовались влюбленные горничные и кухарки из замка, не желавшие попадаться на глаза своему начальству. Подъем в гору дался ей легко, воздух был наполнен цветочным ароматом, то тут, то там принимался стрекотать дрозд, и ей казалось, что ради одной только этой прогулки к замковой горе, следовало сбежать из дома. По эту сторону рухнувшей каменной ограды, символически отделявшей яблони замковой горы от яблонь, росших в заброшенном дворцовом парке, была ее любимая в детстве поляна, где деревья стояли кругом, как в хороводе, и как будто обступали тебя со всех сторон, протягивая к тебе свои ветви-руки.

Она прислушалась, втайне посмеялась над собой, но остановиться уже не могла. С той же решительностью, с которой несколько часов назад она покинула дом, она стащила с себя платье, стряхнула с ног башмаки, стянула кожаные тапочки. После этого она села на брошенное в траву платье и начала не торопясь доставать из мешка принесенные с собой детали туалета и тут же раскладывать их перед собой. Потом она так же не спеша причесалась, убрала волосы, повязав их шарфом, надела чулки, мамины туфельки, перчатки… и была готова. Вот только к чему? Стоило лишь на минуту задуматься и былой решимости как не бывало…

— Эх, яблоньки, вы, мои яблоньки… — с грустью проговорила она, все так же сидя на брошенном платье. — У вас такие красивые наряды! Поделились бы со мной, что ли… все равно ж на бал не пойдете.

И тут протянутые к ней к ней ветви как будто чуть дрогнули, швырнув ей на колени несколько лепестков.

— Что, неужели согласны? — воскликнула она и тут же вскочила на ноги.

— Это будет самое волшебное из всех волшебных платьев на свете! — крикнула она и в некоем подобии танца закружилась по поляне, вытянув в стороны руки. Внезапный порыв ветра качнул деревья, и целый шторм из белых лепестков обрушился на нее, закрутившись вихрем вокруг ее тела.

— Принц увидит меня в этом платье и сразу влюбится! — прокричала она со смехом, вспомнив веселую Лизхен. И тут же одернула себя, остановившись:

— Ну, у меня и фантазия. Смешно даже…

Но вышло все гораздо смешнее. Она убрала платье и обувь в мешок, спрятала его под камнями обрушенной ограды, потом перебралась через каменные руины стены и разросшиеся кусты к самому дворцу, что, разумеется, было бы совершенно невозможно, будь она в обычном бальном платье. Некоторое время она постояла у той самой липы, потом, наконец, погладив на удачу шероховатый ствол и поборов в себе желание снова, как в детстве, забраться на дерево, двинулась в сторону каменного крыльца с растрескавшимися ступенями. Решетчатая дверь оказалась приоткрытой и, когда она заглянула внутрь, то увидела седого господина в простом темном мундире со звездами и крестами на лентах. В государственных наградах она не разбиралась, поэтому она решила, что перед ней кто-то из заезжих гостей, и на всякий случай поздоровалась, но тут же отпрянула в испуге, увидев надвигающуюся на нее фигуру сурового вида в расшитом золотом облачении.

— Дитя мое, не бойтесь Шёнберга. Он, конечно, суров, но под маской строгости скрывается доброе и верное сердце, — обратился к ней старик. — Вы, кстати, очень похожи на свою мать.

— Так вы ее знали? — удивилась она.

— И очень хорошо. Бесконечно сожалею, что в последние годы ее жизни почти не виделся с нею. Но что поделать, она была замужем. За любимым человеком. Ее смерть явилась большой утратой для всех, кто хоть немного знал ее.

— Да, она говорила, что часто бывала здесь на танцах, но только до замужества. Надо же, спустя столько лет во дворце есть еще кто-то, кто ее помнит…

В общем, начало оказалось совсем не тем, на которое она могла рассчитывать. Потом этот добрый человек (кем же он все-таки был — управляющим замка? хранителем библиотеки?) представил ей своего сына — невысокого рыжеволосого паренька с испещренной мелкими шрамами физиономией, одетого в голубую венгерку. В первую минуту он буквально остолбенел, увидев ее, но потом разговорился, оказался весьма учтивым молодым человеком, гораздо старше годами, чем можно было подумать с первого взгляда, и не понятно было, подыгрывает он ей, называя ее принцессой, или и в правду считает ее девицей благородного происхождения. Он провел ее по череде комнат, показал галерею, библиотеку, легко и понятно рассказывал обо всем, что они видели, периодически отпускал едкие замечания по поводу придворной жизни, смеялся вместе с ней, вслед за ней тыкал во все пальцами, время от времени трогательно краснея и каким-то мальчишеским жестом взлохмачивая и без того растрепанные волосы. В результате она совершенно забыла и про бал, и про принца, настолько ей было хорошо с этим живым и непосредственным юношей, доставшимся ей в провожатые. Да что там, она вообще обо всем забыла…