Вениамин Шехтман - Инклюз Страница 6

Слегка попеняв ей, я попросил впредь согласовывать действия. Ирина терпеливо выслушала мое порицание, вслед за чем сказала:

— Не гунди, пожалуйста. Там кто-то ходит. Один. И больше, по-моему, здесь нет ни души. Чудно? И не слышно никого.

— Чудно, — согласился я. — однако то, что больше мы никого не заметили не означает, что их здесь нет. Отсутствие доказательств — не доказательство отсутствия.

Пристроившись рядом, я, в свою очередь, принялся наблюдать, полагая, что, возможно, то, что не открылось взгляду Ирины, будет доступно моему. Обнаружив, что Иринин талант наблюдателя ни в чем не уступает моему, а, проще говоря, что кроме слоняющегося по кухне человека, больше никого не видно, я принял решение проникнуть туда и выяснить, кто этот человек и не у него ли мой портфель (раз уж именно портфель был поводом для нашего предприятия, хотя слов Леопольда я не забыл).

Переходить открытое место, где нас легко можно заметить через окна, было бы неверно, и мы сперва обошли ангар-склад, затем миновали жилые вагончики и вышли к кухне со стороны торца, где не было окон, а только дверь.

Мы не стали проверять заперта ли она, все равно входить так — значит подставиться. Над дверью имелся бетонный козырек с фонарем, полагающимся для освещения крыльца в вечернее время. На этот козырек я сперва подсадил Ирину, причем в какой-то момент это напоминало балетное па или элемент фигурного катания (козырек располагался высоко, а Ирина не хрупкого, но легкого сложения), а затем не без ее помощи вполз сам.

Добраться до крыши, стоя на козырьке, не составило никакого труда, практически, как шагнуть на высоковатую ступеньку. Уже занесши ногу для этого шага, я был остановлен Ириной. Хвала ее сообразительности! Крыша была крыта железом, и шаги обутого человека были бы явственно слышны внутри. Мы разулись, после чего, бросив взгляд на грязную с выступающими задирами и потеками неприятного вида крышу, я отдал Ирине свои носки, чтобы она надела их поверх чулок (мы были достаточно близки, она не побрезговала).

Так, ступив босиком на крышу, и, стараясь ступать нежно, как крадущееся животное, я, не обращая внимание на чувство отвращения, возникавшее, когда я наступал в птичий помет и иные не определяемые с такой уверенностью субстанции, добрался до люка, ведшего (лучше "ведущего") вниз в кухню. Ирина неотступно следовала за мной.

Последний раз, как мне кажется, люком пользовались при покраске крыши, а, судя по ее состоянию, это случилось не меньше года назад. Снабженный прямоугольной ручкой из железного прута, люк не поддался ни моим усилиям (хотя я и напрягал все силы), ни нашим совместным. Пришлось, скрепя сердце, выколупывать ржавчину из щели под крышкой люка лезвием перочинного ножа. Нож придется затачивать и полировать заново, зато после этой утомительной операции мне удалось открыть люк. Крышка, благодаря плавности моего усилия, открылась медленно и скрипнула едва слышно.

Просунув голову в люк и убедившись, что ни под ним, ни поблизости никого нет, я сел на его край и соскользнул, придерживаясь руками, вниз. Поступая нечестно, но из соображений лучшего, я не стал помогать спускаться Ирине, понадеявшись, что она вынуждена будет ожидать меня на крыше пока я произвожу рекогносцировку. Забегая вперед — напрасно я думал, что мои слова, обращенные к ней у стены склада, возымели свое действие.

Полигон обслуживало (не в этот странный день, а обычно) изрядное количество людей, питание которых было организовано централизованно. Следствием чего являлся размер плит и баков, увиденных мной, когда через приоткрытую дверь я проник в варочное помещение. Кастрюли были армейского образца: массивные пароварки, утопленные в цилиндрическое основание, способные к наклону, но не к перемещению (и похожие на смышленого робота из ставшей вскоре популярной кинотрилогии.) А также простые алюминиевые баки вместимостью около сорока литров, помеченные сочетанием букв и римских цифр, нанесенных на их наружные стенки красной краской. На той надписи, что была обращена прямо ко мне, с неясной угрозой значилось "мясо". Угроза, вероятно, исходила не от самого слова, а от пьяноватой лихости, с которым оно было начертано краплаком на сером кастрюльном боку.

Среди этих циклопический инструментов кухарского дела бродил он самый — хранитель шлагбаума. Он производил впечатление человека, который не вполне понимает, чего он ждет, однако ждет упорно, все больше раздражаясь необходимостью ожидания и неясностью его цели.

Он ничего не бормотал, ходил взад-вперед молча, хотя к его немолодому брюзгливому лицу и нескладной, широкой не там, где надо, фигуре, бормотание, возможно, даже скабрезное, подошло бы, как нельзя лучше. Одетый в положенное ему по должности обмундирование, он отчетливо тяготился им, ему было неудобно, он часто поправлял китель и сдвигал кобуру на поясе то на живот, то на бок.

Опустившись пониже так, чтобы моя голова не возвышалась над кастрюлями (от них резко пахло ацетоном, и я решил, что им должно быть только что разводили краску, которой нумеровали кастрюли), я быстро приблизился к нему сзади и схватил руками за щиколотку в то самое время, когда он собирался поднять вторую ногу, чтобы продолжить свой скрашивающий ожидание путь туда-сюда. Вздернув его ногу вверх, я не отпускал ее, пока он не упал прямо лицом, успев только выставить одну руку. Тут же я оказался сидящим у него на спине, моя рука опустилась на его кисть и выломила вверх указательный и средний пальцы. Он завыл и невероятным при его внешности ловким и быстрым движением сбросил меня с себя. Инстинктивно прижимая к себе покалеченную руку, он попробовал откатиться, но в узком проходе это невозможно, и тогда он неуклюже, как брыкающийся ребенок, но весьма болезненно заколотил по мне, лежащему рядом с ним, ногами.

Прикрывая голову, и, в свою очередь, отпихиваясь от него ногами, я встал и, дернув за ручку, опрокинул на него одну из кастрюль.

Его не обварило супом или киселем. В кастрюле был ацетон и ничего больше. Это сделалось очевидно, как благодаря мгновенно усилившемуся запаху, так и тому, что часть ацетона попала ему в глаза с самыми разрушительными последствиями. Позволю себе не описывать, как это выглядело: таких описаний следует избегать.

Отпрянув от хрипящего, прижимающего к лицу обе (даже поврежденную) руки, я с непониманием уставился на Ирину, появившуюся в испачканном, кое-где разорванном платье за спиной у моей жертвы. Обеими руками она сжимала деревянную киянку с кустарно выполненной насечкой на бойке — должно быть ее держали на кухне для отбивания бифштексов (хотя вряд ли здесь готовили бифштексы, скорее просто отбивали жилистое низкосортное мясо для придания ему хоть какой-то съедобности).