Николай Ярославцев - Преднозначение Страница 61

Мысли в голове одна другой гаже. Сердце в груди испуганной птицей бьется. То наружу рвется, то замирает вдруг. Притихла, не сводя с него, бесчувственного глаз, а слезы все равно льются.

А вот повернусь и хвостиком побегу за ним. И пусть хоть палкой, хоть поленом гонит. Что в доме отчем ей, когда его рядом не будет?

-Нельзя, княжна. Я людям слово дал.

Услышал то, слышать не должен. А что услышать бы надо, мимо сердца пропустил.

-И гоже ли от дома бегать? А как же княгиня – матушка? И куда ты пойдешь, коли я сам не знаю своего пути? И долог ли тот будет.

-Долог, долог тот путь, Радо! Без конца и края тот путь, если я рядом буду.

Можно в глаза не смотреть, можно губ не размыкать, ни одно слово не затеряется в темном лесу.

Осторожно спустился в темный овраг и пробежал через ручей.

Догадка сама пала в голову.

-Здесь останови.

Над темным оврагом старая, потемневшая от времени, ольха. Вершину, как голову, над оврагом склонила.

-Не здесь. – Возразил он. – Ночью в овраге все черное оживает и наверх лезет.

Но она уже выскользнула из его рук и подбежала к ольхе.

Коснулась рукой, безвольно повисших, ветвей. Старость не радость, даже старые, иссохшие в пыль сережки, нет сил сбросить.

-Мать – ольха, приюти, укрой на короткое время. – Запинаясь в непривычных словах, зашептала она, глотая слезы. – Прости, что без гостинца пришла.

Упала перед ним на колени и обняла дерево руками и прижалась щекой к твердой, морщинистой коре.

-Не оттолкни девку глупую. Иная жертва, богаче, ждет тебя. Какой еще и не видывала. Сыночек будет, Ольхом его нареку, как отца его назвали, хоть и носит он ныне другое имя. А дочка будет, Ольхой , Ольгой пусть зовут.

И провела рукой по траве, как это делал Радогор.

То ли показалось ей, то ли в самом деле, но только вздохнула ольха со старческим надрывом, заскрипела, ворочая корнями и глазам княжны открылся лаз… Закрыла глаза, чтобы потемок не испугаться, и ящеркой прыгнула в него.

Тесно. Радогору с его ростом не стоять. Так и не стоять его привела. А ей впору. Зато сухо и чисто. Словно голиком кто прошелся.

Выбралась наружу и под его изумленным взглядом принялась рвать траву. Но не рядом с деревом, а отойдя подальше в сторону, чтобы нескромный глаз не углядел ее укрытия.

-Ночью пойдем, коли торопишься меня с рук сбыть. – Отворачивая глаза в сторону, чтобы не встречаться с его взглядом,бросила она. А ну как прочтет ее грешные мысли. И нырнула в лаз с охапкой травы.

Пожал плечами и расстелил холстину. Достал мясо и порубил его на куски помельче.

Княжна вернулась с очередной охапкой пахучей травы и выхватила из его руки нож. Скрутила прядь волос жгутом и одним движением отсекла ее. Так же молча вернула ему нож,  завязала прядь узлом на нижней ветке  и прошептала так, чтобы не донеслось до Радогора.

-Возьми хоть это, мать – ольха. Тебе свидетельницей быть…

И только после этого устроилась на холстине, подвернув ноги под себя. Ела торопясь, не чувствуя вкуса и запаха мяса, целиком занятая своими мыслями. А съев, послушно запила из поднесенной баклаги. И только после этого тихо и не глядя в его лицо, прошептала.

-К ручью схожу. Потом пропахла.

И с испугом вскинула на него нестерпимо синие глаза.

-А что оттуда лезет, Радогор?

-Покричишь, если увидишь кого, я услышу… - Успокоил он ее, пытаясь поймать взглядом ее глаза.

Суета княжна начала вызывать у него подозрения. А того подозрительней было, что думок ее торопливых угадать не мог. Так, словно их и вовсе не было.

А Влада скрылась в овраге.

Пугливо оглядываясь на темные кусты, обступившие ручей, топливо разделась и шагнула в воду. Долго и с наслаждением плескалась, вглядываясь в свое отражение и пытаясь найти изъяны в своем теле, которых прежде не замечала по глупости или по малолетству. Вышагнула из ручья, наскоро отжала волосы и, не обтираясь, залезла в рубаху. Даже после того, как Радогор отодрал от нее широкую полосу на повязки для ног, она доходила почти до колен. Закинула портки на плечо и выбралась из оврага.

Радогор все еще сидел подле холстины. Но волосы у него были влажные. Успел и он сбегать к ручью. Не решился одну оставить в черном овраге.

Прошла мимо него с независимым видом, сверкая в лесной полутьме голыми икрами, и скрылась в траве под ольхой, чем вызвала в его душе еще большую тревогу. А спустя немного времени он услышал.

-Радогор…

Голос мягкий, но такой, что не воспротивишься. В княжьем тереме выросла, не в мужицкой избе. И не в жилище на два десятка семей, что были в их городище.

Предчувствуя и вовсе неладное, спустился в лаз.

И закрыл глаза, покраснев до удушья, до спазмов в горле.

Княжна стояла в шаге от него. Нагая и удивительно прекрасная. И волнующая.

Мавка!

Даже в полумраке укрытия, которое открыла ей старая и много повидавшая ольха, увидел, как смутилась и покраснела она. Но не закрылась руками, и не отступила.

-Открой глаза, Радо!

Голос твердый, хотя и подрагивает от волнения.

-Посмотри  на меня. Или я худа и кривобока, что на меня и посмотреть нельзя? Стыдно девке перед парнем нагой стоять, а мне не стыдно. Тебя в своих снах видела. Для тебя эту красу припасала. Открой глаза, Радо…

Голос дрогнул и сорвался.

-Или девкой порченой брезгуешь? – Всхлипнула и сжалась в комок, чувствуя, что последние силы, которыми она запасалась в этот день, оставляют ее. – Так не меня, не мое тело терзал ярл на грязной лодии. Колоду неживую, бесчувственную. И нет за то на мне вины.

Говорить уже не могла Глотала слезы и тянулась к нему, привставая на носки.

-Завтра день, Радо. Другого может и не быть. Открой глаза, Радо. Возьми на руки.

Радогор словно онемел. Рад бы глаза открыть, но не открываются. И ноги подкашиваются.

Слез уже не сдержать. Хлынули в два ручья. Не совладала со стыдом. Или с собственной смелостью.

А княжна вжалась в его подкольчужник лицом и руками, не дотягиваясь, пытается обнять его за шею. Тело содрогается в рыданиях. И Радогор, преодолевая неведомый до селе, страх, обнял ее за плечи погладил по нагой спине.

-Что ты делаешь со мной, Лада? – С трудом выдавил он из себя, приоткрыв глаза. – Я же тебе и в глаза посмотреть не посмею.

-Сейчас посмей, Радо мой. А что утром будет, увидим. – Подняла на него глаза, наполненные слезами. – Мне же для тебя жизни  не жалко. Лишь бы рядом быть. Возьми меня на руки. Если бы ты знал, как сладко и томно мне в них. Возьми…

-Что ты делаешь со мной, Лада, что делаешь. – Как в забытьи шептал он. И уже нее сопротивляясь ее желанью или собственной страсти, вскинул ее на руки и до боли, до ломоты в зубах, вжался в ее влажные ждущие губы. Задохнулся от счастья, и больше не сдерживаясь, покрывал поцелуями ее лицо, опускаясь губами все ниже и ниже. К пахнущим цветами, грудям. Жарким и желанным.