Колин Мэлой - Подземелья Дикого леса Страница 61

— Ты шо? — удивилась Дездемона, которая только-только вернулась из женской спальни с вестью, что карты, которую искал Антэнк, в шкафчике номер двадцать три не оказалось.

Она ожидала гнева и возмущения — а встретила ее мелодия в стиле кантри.

— Милая, — проворковал Антэнк, — просто повторяй за мной. Шаг. Шаг. И назад. Шаг. Шаг…

— Да знаю я тот танец, — сказала Дездемона. В Одессе она играла в биографическом фильме Энни Оукли.[8] Танцевать актеров учил американский экспатриант. — Я имела в виду, шо случилося?

Мужчина, с которым она прожила тринадцать лет, посмотрел ей прямо в глаза и сказал:

— У меня получилось.

У Дездемоны округлились глаза, и она едва не наступила ему на ногу, кружась по комнате.

— Девочки пришли?

— Нет-нет-нет, — покачал он головой. — Это все… в прошлом. Забыли. Неважно.

— Так шо тогда в будущем? — спросила она, настороженно глядя на него.

— Вот что. — Не сбиваясь с ритма, он в танце двинулся вместе с ней к столу, на котором лежал чертеж колеса Мебиуса. Дездемона едва успела бросить взгляд на листок, исписанный похожими на иероглифы символами и загадочными диаграммами, и тут Антэнк крутанул ее так, что она оказалась на другом конце кабинета.

— Шо це? — спросила она, пытаясь отдышаться.

— Не знаю, — радостно ответил Антэнк. — Но я это сделаю.

— Милый, — сказала Дездемона ворчливо. — Я совсем запуталася.

— Не беспокойся, золотце. А когда мы начнем получать навар с этой земли, тебе вообще больше никогда и ни о чем беспокоиться не придется. Наверное, нужно уточнить: под этой землей я имею в виду Непроходимую чащу.

— То есть? Шо случилося?

Он развернул ее так, что они оба смотрели в одну сторону, и повел вокруг стоящего посреди комнаты зубоврачебного кресла.

— Скажем так, меня посетил Дух Будущих Святок.[9] И сообщил по секрету, что чулок для подарков у нас будет набит до отказа.

— Все равно не понимаю.

— Милая, через два месяца весь мир будет у наших ног. Когда придет время раскрывать карты, сам старина Уигман станет ползать передо мной на коленях.

— Хватит вже метафор! — воскликнула Дездемона.

Антэнк улыбнулся:

— Тот, кто заказал эту шестеренку, проведет меня в Непроходимую чащу. И не просто проведет, а сделает там главным. Как я понял. И тогда: больше никаких заводов, никаких сопливых детей, никаких недовольных родителей. Только вино, розы и реки шампанского. Золотое время, если говорить образно.

Дездемона попыталась улыбнуться:

— А киностудия? Як же киностудия?

— Пф! Десси, детка, ты же будешь здесь королевой. Зачем тебе эти дурацкие фильмы? Самодовольные режиссеры, жирующие продюсеры… Кому они нужны? Да и эта дыра, Лос-Анджелес, тоже? Все это тебя недостойно, милая. В Непроходимой чаще ты будешь икру с пальмовых листьев есть. Ну, или что-нибудь еще такое.

Музыка еще не кончилась, но Дездемона резко остановилась.

— Дурацкие фильмы? Самодовольные режиссеры? Лос-Анджелес — дыра? Джоффри, я только ними и живу.

— Слушай, я…

— Нет, ты мене послушай. Мне плевать на Непроходимую чащу. Це пустое место. Просто клочок грязи. С деревами. Все те годы я слушала, як ты мечтаешь туда пробраться, потому шо думала, шо це твое хобби — у всех должно быть хобби. Один великий украинский актер, Борис Нуднинк, собирал з конструктора советские памятники. Дурость, так? Но кто мы таки, шоб судити? Це его хобби. Твоя Непроходимая чаща для мене — то ж самое. Космический спутник з «Лего». Но я помогаю, я ношу твои приемопередатчики и слежу, шоб дети не убежали. Все заради твого хобби.

Антэнк не пытался заговорить; он слушал эту тираду с покорностью собачонки. Музыка продолжала играть.

— И все в надежде, шо однажды ты выполнишь клятву, яку дал мне тринадцать лет назад, когда мы только познакомилися. «Дездемона, — сказал ты, — однажды я брошу станкостроение, и мы переедем в Лос-Анджелес. Я осную там киностудию, и мы с тобою будем снимать великие фильмы, великие американские фильмы. Як Скорсезе, Тарантино и Бэй. Я буду продюсером, а ты — звездой». В Лос-Анджелесе. А не в Портленде. Не на Промышленном пустыре. И точно не в Непроходимой чаще. Вот шо ты мне обещал.

— Я помню, золотце, я просто думал…

— Нет, в том-то и проблема. Ты не думаешь. Только про себе.

С этими словами она развернулась на каблуках и бросилась вон из кабинета, оставив в воздухе шлейф аромата лавандовых духов.

Бетти Уэллс с тоской пела о своем западнотехасском ковбое. Джоффри Антэнк прервал ее на полуслове, сняв иглу с пластинки. Колонки легонько скрежетнули. Засунув руки в карманы брюк, он прошагал к столу и вгляделся в чертеж. Словно композитор, которому не нужен инструмент, чтобы создать мелодию, Джоффри мысленно вдохнул жизнь в схему: шестеренки тихо и слаженно завращались вокруг оси, чернильные надписи отделились от бумаги и поплыли в воздухе над колесом. Он уже забыл, что говорила Дездемона; дух Антэнка унесся в мир механики, где никакие бытовые мелочи не могли отвлечь его от стоящей перед ним задачи.

Когда Элси, Рэйчел и Марта спустились с лесистого склона и подошли к дому, дети во дворе встретили их молчанием, полным мрачного понимания. Они увидели у них в ушах ярлыки, и больше никакого объяснения им не требовалось. Марту при виде этих лиц затопила волна воспоминаний: тут был и пухлый Карл Ренквист — он выбивал ковер, и рыжая прыщавая Синтия Шмидт — она носила от поленницы дрова и аккуратно складывала их рядом с домом. Дейл Тернер, вечно тихий, как мышка, мальчик, сидел на пороге и читал книгу, а две маленькие девочки, Луиза Эмберсоль и Сэтти Кинан, заглядывали ему через плечо. Все дети тихо поприветствовали новоприбывших, зашедших во двор, словно в забытьи, и вернулись к своим занятиям.

Дом на вид казался таким же древним, как сами холмы вокруг. Он был построен из грубо обтесанных бревен, лежащих одно на другом. Фундаментом служили крупные, круглые речные камни. Деревянные стены сильно потрепало временем и непогодой. Крутая крыша, покрытая кедровой щепой и слоем ослепительно-белого снега, оканчивалась гребнем, на котором красовался позеленевший от времени медный флюгер в виде петуха. На широкой веранде располагались скамьи и корыто для стирки.

Девочки подошли к дому в полном молчании, словно онемев. Наконец Марта нарушила тишину: она увидела, как из парадной двери вышел, неся ведро очистков, смуглый мальчик с красным платком на шее.

— Майкл! — воскликнула она. Тот, заметив ее, широко улыбнулся.

— Марта! — Он поставил ведро на землю; Марта бросилась к нему, и они крепко обнялись.