Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК Страница 61

  — Какой же ты конунг, — с кручиной в голосе спросил Бьярки, — если голой задницей ежа не убьешь?

  — Отменно сказано, клянусь черепом Имира и кошками Фрейи! — воскликнул Локи. — Однажды эти слова прославят целое племя... или прослабят... хотя какая, в сущности, разница?

  — Кто этот человек? — спросил у своих людей Вальдимар конунг. — Безумец или берсерк?

  — Это хуже берсерка, — ответил ему Кьяртан. — Это пьяный слаф,  которому все горести мира вровень с его мужским достоинством.

  — Ну так убейте его, — приказал Вальдимар конунг.

   Несколько  воинов выступили вперед, но Бьярки зарыдал, как дитя, отнятое от груди, выломал жердину из овечьей изгороди и повалил всех на землю.

  — Нет, видно, придется все делать самому, — сказал Вальдимар конунг, вытащил меч и подступил к Медвежонку.

   Бьярки утер слезы, высморкался, затем ухватил конунга за руку, что держала меч, и вырвал ее из сустава.

  — Вот ничего себе схрдил в набег! — воскликнул Вальдимар конунг, разглядывая свое оружие, что в одночасье оказалось у противника. — Чем же я стану сражаться?

  — К чему тебе сражаться? — уныло спросил Бьярки. — Для тебя сейчас малую нужду справить — и то  будет заботой. "

  — Не стану спорить, будет непросто, — согласился Вальдимар конунг.

  — Ну, хочешь, я верну ее тебе? — спросил Бьярки, изнывая от великодушия. — Ни к чему мне чужая рука, когда я иногда и со своими не знаю что делать. Забирай, мне не жалко.

  — А что я с ней стану делать? Привяжу на шею вместо ботала!

  — Если приложить к месту, может, еще и прирастет.

  — Никогда не слыхал, что такое возможно. Если уж Хрюнделю его мать не отрастила другую руку взамен утраченной в бою с Беовульфом, что говорить обо мне, горьком сироте?

   — Что же ты не сказал, конунг, что нет у тебя ни отца ни матери? Я  бы тебя пожалел. Я бы тебе голову оторвал, а руку не тронул.

   — Не пойму я, то ли ты смеешься надо мной, то ли говоришь от чистой души.

   — Разве я смеюсь, конунг? Видишь, у меня даже штаны  промокли от слез.

   — В другое время я бы решил, что не от слез они промокли. Да вижу теперь, что не робок ты сердцем, как вначале показался, и ратовать горазд, коли моих воинов одолел, и меня заодно превозмог.

   — Я не Беовульф, ну так и ты не Хрюндель. Хозяин мой Ульвхедин говаривал, что-де есть у слафов пословица: к нам  придешь с мечом в руке — от нас уйдешь с мечом в заднице.

   — Но  ведь ты не собираешься опозорить меня перед  моими ратниками?

   — Сдается мне, конунг, ты свое получил уже сполна.

   Здесь их словопрения окончились, потому что не нашел  Вальдимар конунг, что возразить Бьярки-Медвежонку.

   — Однако, пожалуй, ни к чему  мне такая жизнь, —  были его последние слова.

   Любой исландец на его месте сказал бы вису, а то и две. Но Вальдимар  конунг не был уроженцем этих краев. Поэтому он не  промолвил ничего,  что запомнилось бы лю дям, а просто упал и умер.

   — Как было  бы славно надругаться над вашими матерями, — снова сказал Бьярки чужакам. — А заодно над вашими тещами, женами, сестрами и свояченицами. Пожалуй, только матерей ваших отцов и матерей ваших матерей можно было бы оставить нетронутыми, и то лишь из уважения к их почтенному возрасту. Хотя, несомненно, и они заслуживают жестокого обращения пускай бы за то, что их дети произвели на свет свору трусов и стервецов, с оружием скрадывающих по белу свету одну-единственную беззащитную женщину.  Уходите все отсюда. Мне  и без вас тошно.

   И пришлые ратники,  охваченные ужасом, беспрекословно забрали своего мертвого конунга, сели на коней и уехали со  двора Хейд  Босоногой. Рассказывали, что, пока они не покинули Бьёрндаль, за ними увязался морж, и не уступал в проворстве ирландским коням. Но где-то в виду Холостяцкого залива все же отстал и направил свои ласты в сторону моря. Хотя, возможно, его просто спугнула Дочь Ярла, что паслась возле дома Оттеля Долдона. Больше об отряде ирландцев никто не слыхал.

   Бьярки же Медвежонок сел возле входа в хижину, привалился к стене и мгновенно уснул.

  — Помнишь, я говорил тебе, что все необходимое для избавления от твоих бед уже есть в твоей конуре, — сказал Локи. — А этот маленький слаф сидел на твоей постели и трясся от страха.

  — Мне следовало дать ему много браги? — хмуро спросила Хейд.

  — Тебе следовало дать ему немного любви, — промолвил Локи. — Ну, и, конечно, браги. Куда ж без нее? Чтобы в нем не осталось ни страхов, ни сомнений, а только твоя любовь. Но ведь вы, женщины, никогда этому не научитесь. Ни в одном из миров.

  — Почему ты мне сразу не посоветовал, как поступить? — спросила  Хейд.

  — Я слуга твоего Веления, — ответил Локи. — Ты вызвала меня, и я обязан был подчиниться. И не моя это забота, чем ты собралась тушить пожар в своем доме, тоненькой струйкой  или всемирным потопом. Что касается меня, то я — потоп. А вы, женщины, так уж устроены, что по естеству своему неспособны тушить костер собственной струйкой... Согласись, однако, что  я не был так уж разрушителен, как мог бы стать, и довольно  многое сохранил в целости в вашей долине.

   — Все равно, не понимаю, зачем ты столько накуролесил, — сказала Хейд, — когда можно было просто напоить одного лишь Медвежонка.

   — Тебе никогда не понять существо вроде меня, — сказал Локи. — Но ведь кто-то должен был привести ирландцев в твой двор. Кто-то должен был удержать здесь малыша-слафа. А  выбор средств для исполнения твоего Веления остался за мной. Тем более что мои книги оказались под рукой. Мне было скучно, женщина.

   — А теперь тебе стало веселее? — спросила Хейд.

   — Да, намного, — согласился Локи.  — Теперь я свободен  и предоставлен самому себе. Я намерен провести остаток дней в озорстве и проказах. Я вечен, а это тело, увы, нет. Но на ваш век меня хватит с избытком! Вы будете вспоминать обо мне, как о самом веселом асе. И пусть меня поимеют Фенрир, Ёрмунганд и Хель, как когда-то я поимел их матушку Ангрбоду, если я тебя не развеселю  прямо сейчас. Вот посмотри.

   И он показал Хейд Босоногой свой мужской уд, на который загодя натянул разрисованный и украшенный бусинами бычий пузырь.

   — Разве это не смешно? — спросил Локи.

   — Нисколько, — ответила Хейд.

   — Странно, — сказал Локи. — Скади-Лыжница, помнится, очень смеялась... Ты  не поверишь, но когда-нибудь такие штуки войдут в обиход. Их будут продавать в лавках,  а женщины сами станут требовать от мужчин их ношения.

   — Теперь я смеюсь, — сказала Хейд, но лицо ее остава лось неподвижным.

   — Ты уверена,  что тебе по-прежнему так уж необходимы книги, из-за которых тебя хотели убить? — спросил  Локи.