Ольга Смайлер - Тростниковая птичка Страница 63

***

Кабинет отца никогда не менялся. Казалось бы — там, где живут люди, при всей внешней неизменности быта и привычек все равно что-то появляется или исчезает, переставляется или перекладывается с места на место, приобретает или теряет дополнительные функции. Но кабинет отца никогда не касались подобные изменения, трудноуловимые для посторонних. Эдвард словно раз и навсегда законсервировал его, как добросовестная хозяйка закрывает в простерилизованную банку урожай овощей. Отец, ссутулившись, сидел перед рабочим столом, на котором вместо привычной стерильной лаконичности письменных приборов были беспорядочно разбросаны снимки, письма и бумаги и гладил большим пальцем золотистый край предмета, зажатого в кулаке. Я всмотрелся в него пристальней, неожиданно понимая, что он, в отличие от этой комнаты, щедро отмечен течением времени. Отец казался старым, и я ощутил непривычное беспокойство за него.

— Пришел? — спросил он отрывисто, не поднимая головы.

— Пришел, — я неловко положил перед ним на стол папку с документами. И с трудом, как в детстве, выдавливая из себя слова, произнес фразу, которую считал, что не произнесу никогда и ни при каких обстоятельствах. — Мне нужна твоя помощь.

— Знаю. Уна звонила, — сообщил отец глухо, отталкивая папку от себя, — Значит, ты всё решил?

— Решил. Соня улетит, — оказалось, что сложно только начать говорить, потом слова хлынули лавиной, и я говорил, все повышая голос, пока не понял, что кричу, — Даже если ты будешь против: Керима ей противопоказана. Она улетит, снимет браслет и сможет построить свою жизнь так, словно этих дней на Кериме не было. Тростниковые птички не поют в неволе, отец, и ты это знаешь.

— Она согласна? Знает?

— Нет. Я не хочу, чтобы она думала, что в чем-то виновата, не хочу, чтобы малейшая тень омрачала ей жизнь. Знаешь, отец, я даже рад, что браслет не оставит мне выбора — я не представляю, как бы я жил без нее.

— Ну, я же живу… — отозвался отец глухо, протянул руку в мою сторону и разжал кулак.

А я… Я не поверил своим глазам.

— Знаешь, что это? — на ладони отца лежал тонкий женский брачный браслет, удивительно похожий на тот, я выбрал для Птички, — Это браслет твоей матери, Уны.

— Мамы? — голос неожиданно подвел меня, сорвавшись на сип. Я слепо нашарил стул, и сел, не дожидаясь разрешения.

Эдвард подтолкнул ко мне один из снимков, я взял её в руки и не поверил своим глазам. Молодой Эдвард (Эд, как гласила надпись на обороте снимка) с обаятельной улыбкой и нежностью во взгляде смотрел на юную Уну, которую держал на руках. Я подумал, что отец никогда так не улыбался, а потом понял, что вообще никогда не видел, чтобы Эдвард улыбался — словно однажды одетая маска приросла к лицу намертво.

А глава рода Песчаных Котов устремил свой невидящий взгляд куда-то в окно, и принялся говорить глухим, безжизненным голосом:

— Она была как солнечный лучик: такая же шаловливая, теплая, светлая. Говорят, что мы, керимцы, ничего не чувствуем, пока у нас на запястье не защелкнется браслет, но с нею я словно отогревался. Мы дурачились, смеялись, она пела мне какие-то смешные песенки на своем языке и заплетала мне волосы, а еще сворачивалась у меня подмышкой клубочком, когда спала. В день, когда она сказала, что ждет ребенка, я думал, что сойду с ума от счастья: у меня есть семья! Праматерь благословила наш брак, подарив нам настоящее чудо — новую жизнь.

В тот день я пошел в Храм рода и выбрал браслеты, а когда возвращался, счастливый, гордый и любящий весь мир, то встретил Найну, гостившую тут у родни. Наверное, надо было сделать все по другому, но тогда мне казалось, что весь мир вокруг счастлив вместе со мной. Я срезал бусины Найны своим ножом, ссыпал ей в руки, сказав, что меня выбрала другая, и пожелал Найне счастья — я действительно верил, что она найдет того, с кем будет счастлива.

Отец замолчал, а я все крутил в руках снимок, на котором Уна и Эдвард были вдвоем, улыбались друг другу, и понимал, что привычная картина мира начинает трескаться и рассыпаться.

— Наутро в мой дом пришли жрицы Храма Праматери. Я решил, что они пришли обговорить детали свадьбы, но они принесли вот это, — Эдвард щелчком отправил ко мне по полированной поверхности стола два желтых листа, перевел на меня глаза и горько усмехнулся, — ты почитай, почитай… Время пока еще есть.

Один из листов, верхний, оказался… доносом. В нем жрицам Храма сообщалось, что Эдвард, сын Эвана, глава рода Песчаных котов, в нарушение заповедей великой Праматери привез на Кериму иномирянку, и скрывает ее в своем доме, намереваясь сочетаться с ней браком, чтобы не допустить её служения Храму. Самым поразительным открытием стала подпись — я хорошо запомнил её за годы жизни в отцовском доме, и хоть почерк у автора этой бумажки с возрастом поменялся, но вот угловатая, нервная подпись не изменилась ни капли. Донос был подписан Найной.

Я поднял на отца удивленный взгляд, но он только криво ухмыльнулся:

— Читай дальше…

Вторым листом оказалась официальная бумага из Храма, в которой Эдварду, сыну Эвана, главе рода Степных котов было запрещено вступать в брак с иномирянкой Уной, и предписано доставить оную иномирянку в Храм в течение суток. Видимо, чтобы у отца не возникло соблазнов, ему было приказано отдать парный мужской браслет, в противном случае жрицам предписывалось доставить иномирянку в Храм немедленно, собственными силами. Также Эдварда информировали, что информация о запрете на брак передана по всем Храмам Керимы.

— И ты отдал браслет, чтобы выиграть время, — я не спрашивал, скорей утверждал, — и вызвал Расмуса.

— Чужая любимая лучше, чем мертвая любимая, ведь так, сын? — в голосе отца явно слышалась горечь, — Я до сих пор помню, как дрожали её губы, когда я объявил ей о своем решении, её помертвевший голос: "За что, Эд? За что?!". Тогда мне казалось, что если она будет ненавидеть меня — ей будет легче жить дальше, и принять Расмуса, как мужа. Я много раз думал, правильно ли я поступил, не сказав ей правды, и ничего не предприняв. У меня до сих пор нет верного ответа. Надо ли было бежать и прятаться? Стоило ли улететь с планеты? Но на мне была ответственность за наш род, и некому было её передать: я был молод, самонадеян и не думал о плохом. К подобному развитию событий я был просто не готов: растерялся, поддался эмоциями, да и кроме того мне банально не хватило времени. Часто потом я размышлял о воле случая. Что было бы, если бы я решился на свадьбу раньше, если бы пошел из Храма другой дорогой, если бы Найна узнала обо всем уже после свадьбы? И на эти вопросы я не знаю ответа. Расмус и Уна поженились следующим вечером, в маленьком храме Праматери, связи с которым у Храма в Таншере почти не было, в затерянном поселке, до которого они добирались на перекладных и несколько раз переезжали, пока не осели в Первом. К счастью — о том, что твоя мать ждет ребенка, не знал никто кроме нас троих. Думаю, узнай тогда об этом Дочери — у нас не было бы ни единого шанса.