Вероника Иванова - Право быть Страница 64

Наверное.

Хочется верить, но не получается.

— Вы можете говорить яснее?

Голова герцога качнулась, обозначая кивок.

— Я всё ещё люблю её.

— Но разве это беда? Любите!

— Я виделся с ней всего лишь один раз, уже после всех допросов и лечения. Всего один раз, всего пара минут... Она что-то робко произнесла, должно быть, просила прощения, но я даже не расслышал слов. Её голос. У меня закружилась голова. Я слушал его и не мог в эти мгновения думать ни о чём другом. Словно кровь побежала быстрее и сердце пустилось в пляс... А когда последние звуки стихли, мне стала понятна горькая правда: ради того, чтобы слышать этот голос снова и снова, я пожертвую чем угодно.

Остаточные явления? Но как же так... Неужели в его плоти сохранилась хоть капля ворчанки?

Магайон выровнял сбившееся дыхание и хрипло спросил:

— Вы когда-нибудь попадали под власть другого человека? Под полную и безграничную власть?

— Признаться, не помню подобного.

— Значит, вам не понять... И весь разговор был напрасен.

Он повернулся спиной, и я увидел тёмные пятна влаги на белом шёлке рубашки. Разве сейчас жарко? Ничуть не бывало, мне даже хочется накинуть на плечи что-то потеплее полотняной куртки, потому что кожа чуть ли не звенит от холода. А герцог истекает потом... Он и вправду болен? Когда заговорил о женщине, стал чуть ли не задыхаться. От нахлынувших чувств? Сомневаюсь.

Что-то изменилось. Внутри. В глубине его тела. Но что? Могла ли невзрачная травка вдруг обрести силу менять по своему произволу человеческую плоть? Где найти ответ? Я ведь даже не могу сравнить Кружева, потому что не помню, какими они были прежде.

— А другие голоса? Они имеют на вас какое-либо влияние?

Герцог молча покачал головой.

Угроза, стало быть, исходит всего лишь от одного-единственного существа на свете? Так в чём же трудность?

— Но если всё зависит только от этой женщины... Не проще ли покончить с ней, чем отдавать Серой Госпоже вашу жизнь?

Молчание длилось так долго, что меня пробрало нечто вроде лихорадочного озноба, но Магайон всё же ответил:

— Я не стану убивать женщину, повинную лишь в том, что может властвовать надо мной.

Да. Не станете. Точно так же, как я даже не помыслил бы убивать Шеррит. Мы виноваты сами, что поддались, вы — чарам приворота, я — чарам всем известного чувства. Можно ведь было бороться? Можно. Но мы предпочли признать поражение, покориться, сдаться на чужую милость, потому что...

Нам хотелось любить.

И мы полюбили.

— Но я не могу рисковать. У меня остался всего один сын, и он должен унаследовать всё, чем я владею. Унаследовать как можно скорее, пока никто больше не попытался влезть в мою душу.

И это я могу понять. По собственному легкомыслию потерять одного наследника и чуть было не подставить под удар другого — непозволительная роскошь, даже для сиятельнейшего герцога.

Спрашивать больше не о чем. Всё разъяснено.

Страх, вот что движет вами, дуве. Страх проиграть партию судьбы. Я мог бы попробовать уговорить вас подождать, мог бы обратиться за помощью к Ксаррону, он хотя бы присмотрел за вашей безопасностью, если не за ясностью разума. Но ведь ничего не изменилось бы, верно? Даже вспоминая, всего лишь вспоминая голос насильно навязанной возлюбленной, вы трясётесь, словно в лихорадке. Яд дал ростки в вашем теле. Не могу понять, как и почему, но одно ясно совершенно: вы едва держитесь за собственное сознание. Ещё немного, и очередная волна чувств столкнёт вас с пирса в море безумия, а потерявший контроль над собой герцог равно опасен и для своего сына, и для всего королевства.

От меня требуется принять решение? Что ж, я сделаю то, что... Нет, не должно. Не разумно. Не желательно.

Я сделаю то, что от меня хотят. То, о чём просят. Отказать емy? Как можно, ведь этот человек помог мне сыграть ещё одну роль, на несколько коротких дней дав имя пустоте моего существования.

Я бываю разным: трусливым, отважным, злым, робким, всепрощающе щедрым. Но неблагодарным не буду никогда.

— Вы вознесли молитву богам? Если нет, советую поторопиться.

Он обернулся, не веря собственным ушам, задержал взгляд на шпаге, вынутой мной из ножен, и черты его лица дрогнули, расслабляясь.

— Я закончил все дела ещё вчера вечером.

— Тогда не будем терять время.

Допустить, чтобы Борг стал свидетелем поединка? Ни в коем случае. Но можно ли за считаные секунды убить человека?

Можно. Если он хочет умереть.

Герцог наверняка был и оставался хорошим фехтовальщиком, но тот, кто сейчас бросился в атаку на меня, вёл себя, как юнец, впервые взявший в руки оружие. Одни только атаки, слепые, мощные, с постоянным выдвижением корпуса на линию наиболее вероятного ответного удара. Закончить поединок можно было бы первым же движением шпаги, первым же контратакующим выпадом, и всё же я не мог заставить себя просто зарезать противника.

Убийство? Да, оно самое. Но если суть происходящего не изменить, то на внешнее его проявление можно попробовать надеть маску благопристойности. Не для собственного спокойствия, а чтобы позволить противнику поверить в случайность исхода, притвориться, что дуэль ведётся по всем правилам, к примеру... Пропустив удар.

Кончик клинка вспорол полотно правого рукава на плече, и мгновением позже я с удивлением почувствовал давно забытую боль пореза.

Этого не может быть! Моё тело защищено от ран усилиями серебряного зверька, подставляющего свою плоть на пути любой угрозы! Он что, спит?! Драгоценная!

«Может, и так... Не знаю, любовь моя. Но он словно бы отвлёкся на что-то...».

И давно?

«Ещё в самом начале вашего разговора...».

Почему ты не предупредила меня?

«Потому что ты в состоянии и сам справиться. Тем более с делом, требующим от участников честности, если не чести...».

Ах так? Тебя уже не волнует моя безопасность? Ну что ж, я понял. Всё важное всегда нужно делать самому.

Новая атака. Ворот рубашки, раскрывшийся в немом призыве. Отбить шпагу противника, вниз или вверх, неважно, но вниз намного легче, потому что герцог немного устал и уже не поднимает оружие высоко. Скользнуть навстречу, зарыться остриём клинка в складках шёлка, ощутить сопротивление плоти и надавить. Чуть-чуть сильнее. Всего чуть-чуть...

Борг опустил кончики пальцев в бокал, подержал их там на протяжении долгого вдоха и стряхнул несколько винных капель, тёмных, как запёкшаяся кровь, на тусклую поверхность стола.

— Пролитая кровь да не воззовёт к отмщению!

Я равнодушно согласился:

— Да не воззовёт.

Мы сделали каждый по небольшому глотку и сели.