Юлия Остапенко - Легенда о Людовике Страница 65

— Алиенора не наглая… не говорите о ней так… ваше величество. Она не выбирала себе мужа, так же как и…

Маргарита закусила губу, но было уже поздно: с ее языка сорвалось достаточно, более чем достаточно. О, как она жалела теперь, что пришла! Бланка вперила в нее неподвижный взгляд и процедила сквозь зубы:

— О да. Здесь вы правы вполне. Вашему батюшке, графу Раймунду, следовало думать трижды, прежде чем предлагать ее королю английскому, равно как и вас моему сыну. Ибо либо одно, либо другое, мадам: попытка усидеть на двух конях разом никого еще не доводила до добра. А сейчас, если вы желаете , отправляйтесь к себе и не покидайте ваших покоев до завтра. Вижу, вам решительно нездоровится, и вам следует лечь в постель.

Последние ее слова были, по крайней мере, правдой. С каждой минутой, проведенной в этом светлом, просторном зале, наполненном невыраженной и невыразимой ненавистью, Маргарите делалось все хуже и хуже. Зачем она вообще покинула свою темную и безопасную комнату? Она не знала, и мысль убегала из пальцев, словно оброненное веретено. Едва разбирая слова королевы-матери и не в силах больше выдерживать противостояния с нею, Маргарита поднялась со скамьи, пробормотала извинение и шагнула, чтобы в следующий миг покачнуться и осесть наземь. Тибо едва успел подхватить ее, и она ощутила на своем локте его сильную, горячую руку — руку друга, и вдруг ей захотелось заплакать, как маленькой, и припасть к его груди. Но уже через миг это побуждение ушло, сменившись болью, такой пронзительной и жгучей, что Маргарита закричала — сперва беззвучно, а потом в полный голос. Чтото с грохотом упало и покатилось, взметнулись юбки, гобелены и небо, и, теряя сознание, Маргарита ощутила еще одно прикосновение к своей руке — холодное, будто лед, от которого сжималось сердце.

Год, в который Пьер Дюпле закончил курс в Парижском университете, стал для него и лучшим, и худшим в жизни.

Пьеру Дюпле было двадцать два года, он был дурен собой, плохо сложен, гневлив и очень умен, а также — если верить университетским профессорам — изрядно талантлив во всех областях медицины. У него были широкие плечи плотника и большие сильные руки, ловко управлявшиеся с хирургическими инструментами: он в равной степени мог вырвать зуб, ампутировать загнившую конечность и извлечь наконечник стрелы, ушедший в плоть на длину полутора пальцев. Он также мог победить в диспуте всех своих соучеников и большую часть профессорского состава, за что его многие не любили, а некоторые — обожали и прочили ему кафедру. Однако меж Пьером Дюпле и кафедрой стояло серьезное препятствие: низкое, почти что презренное происхождение. Дюпле был сыном сапожника и белошвейки, и в равной степени унаследовал размашистые движения отца и ловкие пальцы матери. Он мог рассчитывать, быть может, на место домашнего врача в одном из богатых домов Парижа, но на это нужны были связи, а их у Пьера, ввиду его упомянутой выше гневливости, не было вовсе. Люди звали его лечить, но, когда он спасал их здоровье и, зачастую, жизни, предпочитали дать ему денег и выставить за порог. Держать при себе этого некрасивого угрюмого юнца с золотыми руками никому не хотелось.

И вот в один прекрасный день Пьер Дюпле стал придворным врачом королевской семьи.

Он и сам не успел толком понять, как это случилось. Время от времени мэтр де Молье, много лет не покидавший поста придворного лекаря и находящийся в особой милости у Бланки Кастильской, посещал лекции и диспуты в университете и беседовал с некоторыми понравившимися ему студентами. Дюпле в их числе никогда не бывал — мэтр де Молье был тихий, немного робкий старичок, предпочитавший общаться с улыбчивыми лизоблюдами, заискивавшими с ним и делавшими вид, будто не замечают, что старый доктор уже давно сделался туговат на ухо. Иногда он оказывал протекцию отдельным студентам — обычно то были дальние родственники его друзей либо друзья его дальних родственников. Пьеру Дюпле не грозило стать ни тем, ни другим, посему он обращал на Молье внимания не больше, чем на любого другого напыщенного болвана.

Однако благодаря этим посещениям де Молье все в университете знали о положении дел в королевской семье. Король Людовик вот уже несколько месяцев сражался в Пуату с королем английским, и хотя дело оборачивалось для Франции благоприятно, о делах самого короля такого сказать было нельзя. И без того не отличавшийся крепким здоровьем, он вечно изнурял себя постами и вел образ жизни, истощающий тело и зачастую пренебрегающий основными потребностями, такими как богатая жиром пища и продолжительный сон. Ел король скромно, спал мало, часто и подолгу простаивал на коленях на ледяном полу в часовне, много разъезжал и в поездках совершенно не заботился о том, чтобы земля, где он спит, была не слишком сырой, и снег с дождем не слишком рьяно забивались за его воротник. Если бы кто спросил Пьера Дюпле, Пьер Дюпле сказал бы, что этак кто угодно себя угробит; но мнения Пьера Дюпле никто не спросил, а мэтр де Молье, видимо, либо боялся корить короля за небрежение к собственному здоровью, либо уже просто отчаялся в чем-то его убедить. Так или иначе, побеждая в войне англичан, Людовик тем временем понемногу сдавался болезни. Сам он не жаловался, но при нем были его братья, и их послания достаточно взволновали королеву Бланку, чтобы в один прекрасный день она повелела мэтру де Молье отправляться в Пуату, чтоб позаботиться как следует о здоровье короля, коль скоро походные лекари оказались в этом деле некомпетентны.

Дюпле и не узнал бы об этом, если бы в тот самый день его не вызвали к ректору университета и там не сообщили, что он немедленно отправляется в королевский дворец и приступает к обязанностям придворного врача при королеве Маргарите.

Дюпле, услышав сие, уронил челюсть столь неизящно, что это мигом выдало в нем его низкое происхождение. Ректор поморщился и возвел очи горе, но укорять невежу не стал, а лишь снова велел ему отправляться, добавив, что, если он поспешит, то застанет мэтра де Молье, который еще не уехал и введет его в курс дворцовых дел.

Дюпле поспешил.

Через час он сидел в личных покоях придворного лекаря, смутно сознавая, что на ближайшее время это будут его покои, и разглядывал того самого милого старичка, который прежде не удостаивал его даже взглядом, а ныне нервно бегал по комнате, потирая ладони, и тараторил без умолку.

— В последние недели она набрала очень много веса, но это не страшно, это так и должно. Что меня в действительности беспокоит — это то, что живот у нее висит недостаточно низко. Это может говорить о неверном положении плода, дитя может пойти вперед ножками, а еще может — но от того нас Господь избави! — оказаться девочкой. Ведь вам известно, мэтр Дюпле, что чада женского пола менее весят и менее оттягивают плоть женщины, нежели чада полу мужского…