Святослав Логинов - Многорукий Бог Далайна Страница 67

– Замолчи, будь добр, – попросил висящий слева от Шоорана Куюг.

Макальник с долгим скрипом разогнулся и начал наклоняться к далайну. Каторжник, висящий в петле, поджал ноги. Возможно, он делал это инстинктивно, а может быть, как и все, знал, как следует вести себя во время макания. Макальник склонялся все ниже.

– Не-е!.. – выкрикнул несчастный, затем влага сомкнулась над ним.

Также неторопливо адский механизм начал распрямляться. Вскоре человек показался над поверхностью. Он бился, извиваясь, размахивал руками и невнятно выкрикивал что-то вроде: «Хы! Хы!..» Впившийся в мясо ыльк отлетел в сторону, упал на берег, запрыгал на камнях, разевая усаженный тонкими зубами рот. Макальник пошел вниз.

– Не выживет, – тоном знатока сказал Маканый. – Не жжалша.

После третьего раза казнимый уже не кричал и не извивался. Он мертво висел в петле, лишь изъеденные руки слегка подергивались. Но все же его продолжали макать.

На шестой раз вниз пошло тело без всяких признаков жизни. Оно ушло в глубину, но наверх уже не показалось. Могучий рывок натянул канат, внутри макальника что-то хрустнуло, и он завалился на бок. Канат, внезапно отпущенный, спружинив, подлетел в воздух. В разорванной петле никого не было.

Трое палачей удрученно разглядывали поломанную машину. В толпе раздались крики, многие показывали пальцами на далайн. Там, между бугров влаги появилось что-то похожее на частокол из костяных гарпунов, обтянутых серой кожей. Плавник быстро двигался, вздымая пенистые буруны. Маарах – огромная костистая рыба, желанная добыча во время мягмара, барражировала вдоль берега, явно не собираясь уходить.

– Никто не выживет, – сказал Маканый. – Шажрет вшех. Вишь, как ходит.

Палачи, понукая добровольных помощников, подняли упавший механизм, кто-то полез наверх заменять поломанную деталь. Маканый, на которого напал бес болтливости, что-то возбужденно шипел, но Шооран не слушал. Несмотря на шум и толпу вокруг, он вдруг ощутил далайн. В конце концов, он илбэч и должен умереть как илбэч, а не быть проглоченным глупой рыбой! Работать, напустив на лицо отсутствующее выражение, не выдав себя ни единым жестом, было страшно трудно, но все же у него получалось. Оройхон начал возникать.

Сначала берег взорвался испуганными голосами, потом упала мертвая тишина, потом кто-то завыл, некоторые бросились бежать, словно увидели Многорукого, другие молились, иные лежали, упав лицом в нойт и не смея подняться. Шооран не замечал ничего, кроме далайна. Влага кипела, клубились шапки пены, зазевавшийся маарах выметнулся на воздух и остался монументом самому себе, навеки впаянный в камень. Далайн схлынул, отступая перед новым оройхоном.

«Вот и все, – подумал Шооран. – Жить мне осталось один день. Но этим придется строить новый макальник.»

Наконец пришел в себя и кто-то из начальства. Послышались команды, общинников погнали вон, оправившиеся цэрэги сняли с крестовин каторжников и повели их назад через умывающийся, залитый выступившей водой оройхон.

Ночь пленники провели запертые в алдан-шаваре. Никто не разговаривал, лишь Маканый время от времени тряс шишковатой головой и повторял:

– Ну-у?.. Да-а…

Наутро в алдан-шавар прибыл старший брат. Не тот, что распоряжался в каторжных мастерских, а другой, очевидно, из самого высшего командования. Он остановился на пороге, оглядел повернувшиеся к нему серые лица и медленно, подчеркивая каждое слово, начал говорить:

– Я ни о чем вас не спрашиваю. И я не буду вас спрашивать. Вы понимаете, о чем я говорю. Больше с вами об этом не будет говорить никто. И вы не должны говорить об этом друг с другом. Вас, всех без исключения, будут кормить и ухаживать за вами. Потом вас приведут на берег и оставят одних. Если захотите, можете висеть там, пока не высохнет далайн. Но я бы хотел иного. Так что ваша жизнь в руках одного из вас. А теперь собирайтесь.

Брат вышел. Женщины с испуганными глазами принесли чистую одежду и воду для мытья. Маканый, мгновенно охамевший, потребовал пластырь на щеку. Брат, оставшийся при пленниках, проворчал, что разговаривать-то им как раз и не надо, но пластырь позволил.

– Должен же я молитша, – довольно сказал Маканый, – а беж плаштыря моя молитва неражбортшива.

– Знаю я твою молитву, – возразил старший брат. – Будь вас здесь святая дюжина – все было бы ясно. Но вас – дюжина и один. Значит, лишний служит не господу, а Ёроол-Гую. И я догадываюсь, кто этот лишний.

– Ты не прав, потштенный. Нас ровно швятая дюжина и Он.

Услышав это «Он», сопровождаемое закатыванием единственного глаза к потолку, Шооран едва не расхохотался и сумел сдержаться лишь до крови прикусив губу.

«В это верят только женщины», – вспомнил он. От кого достались ему эти слова? От язвительного насмешника Хулгала, или от отца, которого он не помнит? Во всяком случае, в божественный разум Ёроол-Гуя Шооран верил не больше, чем позволял ему собственный опыт, а Тэнгэра, загнавшего людей в далайн, ненавидел глубоко и искренне.

На следующий день чертова дюжина бывших каторжников была накормлена (впервые каши было вдоволь, и она оказалась приготовленной как следует), затем их связали, правда не грубой хитиновой веревкой, а мягкими ремнями из шкуры бовэра, и партия отправилась в путь. Сопровождали их три дюжины цэрэгов и старший брат прежде управлявший мастерскими, а теперь получивший неожиданное повышение.

– Ремешки-то раштягиваютша, – шепнул Шоорану Маканый, когда они вышли.

– И что? – спросил Шооран, показав глазами на цэрэгов.

– Так. Пригодитша.

О чуде знала уже вся страна. Общинники с сухих оройхонов высыпали смотреть на процессию. Многие кланялись идущим.

– Видишь, как все любят нас благодарным сердцем, – вполголоса заметил Маканому Шооран.

– Молтши! – шикнул тот, и Шооран лишь теперь понял, что несмотря ни на что, Маканый относится к происходящему более чем серьезно.

Шли долго, через всю страну. Глядя на расстилающиеся вокруг земли, Шооран и сам видел, что рассказы каторжников были правдой. Оройхоны были разорены, словно по ним только что прошла война. Тропинки пробегали прямо по полям, иногда рядом лежали сразу несколько широких дорожек – очевидно, всякий ходил, как ему удобнее. Всходы потоптаны, смяты, вырваны с корнем. Даже алдан-шавар, где они ночевали, оказался неухожен и вызывал уныние. До какой же нищеты можно довести страну, даже если все в ней растет и плодоносит само, но нет руки, готовой любовно собрать и сберечь выросшее.

На второй день они прибыли к месту назначения, а на третий вышли к далайну.

Вновь их привязали к крестовинам, опутав руки и ноги мягкими ремнями, потом оставили одних. Шооран понимал, что цэрэги не ушли, что они поблизости, но никто не подсматривал, что происходит на крестовинах. Оройхон был важнее любопытства, а внезапно обретенный илбэч требовался властям всерьез и надолго. Шооран обратил внимание, что между отдельными крестами стоят щиты, чтобы и сами прикованные не могли видеть друг друга.