Белорские хроники (сборник) - Громыко Ольга Николаевна Страница 7

– Подготовился небось как положено?

– Ага.

Маг поерзал на стуле, будто неосмотрительно пристроил тощий зад на россыпи сухарных крошек (хотя, разумеется, за такой промах корчмарь давно бы квакал под стойкой).

– Меч заговорил?

– Ыгы.

Меч, конечно, неважнецкий. Дерьмо, прямо сказать, меч. С ним только перед девками грудь выпячивать, а врагам больше спину показывать следует. Точил его Данька до полуночи, пробуя то на обгрызенном от усердия ногте, то на стоящем у порога чурбане. А заговор, наложенный ведьмой из приречной хатки, обещал всего один удар без промаха, зато такой, которому и былинный кладенец позавидует. Большего Даньке и не требовалось. Хотелось бы, само собой, вообще не махать, но ежели придется – ударить, бросить и драпать со всех сапог. Тоже, кстати, заговоренных на четверть версты безустального галопа.

– Паучиха-то у тракта с прошлого года сидит, каждые две недели на промысел выбирается, – вкрадчивый шепот змейками полз в уши, Данька едва удержался, чтобы не помотать головой, сбрасывая назойливых гадов. – Небось прикопилось там уже порядочно, одно приданое купцовой доченьки чего стоит, на трех телегах везли… И тебе хоть одну прихватить надобно: чего сразу не заберешь, охотники за дармовой поживой мигом разметут.

– Ну дык! – Парень гордо расправил плечи. Немалой, кстати, ширины – любое чудище должно оценить. Особенно когда глодать станет.

«Не учи, старик, ученого! Есть у меня телега, и кобылка мышастой масти по кличке Капустка тоже есть. Маленькая, плешивая, зато повыносливее иного битюга будет. Свезет и купцовы шелковые отрезы, и гномьи щиты, серебром по краям обшитые, и волменских куниц, ежели еще не погнили. В одном ты прав, неклюд: давно паучиха на тракте сидит, а тракт наезженный».

Правда, отдал Данька за найм животины с телегой единственную свою рубаху, новехонькую, только с торжища, а в случае неудачи обещался год у их владельца за кукиш без масла пробатрачить. Ну да ничего, паучиха не девка, к ней и с голой грудью в гости можно. Куртку поплотнее запахнуть – и сойдет.

На сей раз колдун задумался надолго.

– Зелье?

– Эге.

«Ну ты и сказанул! Какой же дурак без него в паутину сунется?!»

Зелье, сиречь эликсир животельный, обошелся Даньке в пять золотых. И то по дешевке, потому как у знакомого ведуна. Сам ведун употреблять сей продукт по назначению отказался. Дескать, и кости у него к холодам ломит, и идти до паучьего логова далеко, а кобыла, как назло, клевера обожралась – пучит ее нещадно, хоть бы вообще не сдохла. Струсил, короче. А пять золотых Данька под залог обручального кольца у ростовщика взял. Высосет его паучиха – и кольца, тремя годами батрачества оплаченного, не надо: отгорюет златокосая Шарася положенный срок, да и выберет себе нового жениха, поудачливее. А вернется Данька – будет на что и кольцо выкупить, и свадьбу справить, и домишко свой отгрохать. Двухэтажный, с резным коньком, как Даньке с детства мечталось.

Парень поболтал кружку и разом выхлебнул плескавшиеся в ней остатки, уже выдохшиеся и горькие. Мол, шел бы ты, старый хрыч, ночным погостом, или чем там чернокнижники вроде тебя шляются.

Как же, держи торбу шире! Колдун наклонился вперед и так вперился в Даньку крысиными гляделками, что пиво всерьез задумалось, вниз ему течь или вверх.

– А об удаче позаботился?

– Чего-о-о?! – гыкнуть на такое заявление оказалось выше Данькиных сил. – Дык она же того… не наколдовывается? – неуверенно припомнил парень. Даже присловье такое есть: «без удачи и маг заплачет!»

– Это у самопальных ведьм не наколдовывается, а у толковых чародеев – запросто, – мертвой осенней листвой шелестел колдун, заметая ею, как зеленую травку, все доводы разума. – Ну что, сторгуемся?

У парня, несмотря на только что выпитое пиво (три кружки, между прочим, на последние медяки, для храбрости!) пересохло в горле. Удача – она, того, штука нужная! Даже понужнее меча с зельем будет: много их там, мечей и склянок, под паутиной валяется. Три рыцаря на паучиху ходили. Два ведуна, то бишь мага боевых. Дружок Данькин, по пьяни, перед девками хотел выхвалиться – тот, правда, назавтра обратно прибежал, зубами щелкая. До сих пор дома отсиживается. Ну, по огороду до нужника еще пройдется, а в лес ни ногой, хотя до паучихи без малого день пути. Издалека увидал, как она харчит кого-то – хватило.

А сколько там еще случайных проезжих, дураков да героев в паутинных люльках куколками сухими висит – только они перед смертью и считали. К кому себя относит Данька, парень еще не определился. Но твердо знал: так дальше жить нельзя. Горбатишься на хозяина от рассвета до заката, всех радостей – поесть да с девкой в стогу поваляться, если чуток сил осталось. А жизнь-то, она такая – оглянуться не успеешь, как ни девкам, ни друзьям не нужен, а своего ничего не нажил. Нет уж, лучше к паучихе в лапы…

– Показывай свою удачу, коли не шутишь! – нарочито грубо потребовал Данька.

Рыбка клюнула. Оставалось только аккуратненько подсечь.

Колдун бережно, как величайшую ценность, достал из кармана обрывок тонкой волосяной веревки и не спеша, тщательно выплетая пальцами, затянул на ней три обманных узелка. Данька такими младшую сестренку забавлял: с виду узел как узел, а потянешь за концы веревочки, он и разойдется, только щелкнет негромко.

– И чего? – не утерпел он.

– И того. – Колдун бросил веревочку на стол, ровнехонько между собеседниками. – Если понадобится тебе удача, пожелаешь ее и распустишь узелок.

– А сколько ты за нее просишь? – Данька и на обычном-то рынке торговаться не умел, мигом блеском глаз себя выдавал.

Прожженный старикашка и вовсе хомутом на шею влез, ножки свесил.

– Используешь один узел – мне треть добычи отдашь, два – две, три – со всей расстанешься.

– Ага, хитренький! – позабыв, с кем разговаривает, возмущенно завопил Данька. – А ежели не сработает?!

– Хоть один не сработает – не плати, – сухо отрезал колдун. – Но учти: если сработает, а ты мне солжешь или трофеи утаишь, я мигом узнаю. И тогда уж пеняй на себя: всю оставшуюся жизнь без удачи проходишь!

Данька мялся еще добрых полчаса. Чесал маковку, кочевряжился, делал вид, что уходит, и снова возвращался, надеясь выторговать у паскудного неклюда хотя бы четвертушку существующих пока что только в воображении сокровищ, а сам изначально знал: согласится. На что угодно согласится, лишь бы к дурной, вызванной отчаянием отваге добавилась хоть малая толика удачи.

И согласился.

Страшно стало уже в распадке, густо выстланном осиновой листвой. До рассеченного трактом леса, где угнездилась паучиха, оставалось больше пяти верст, но сюда, говорят, она уже захаживала. Данька специально подгадал, чтобы выехать в обед, заночевать на полдороге и с рассветом снова тронуться в путь, добравшись до паучьего логова к следующему полудню. Днем оно, во-первых, не так жутко, а во-вторых, на тракт гадина выползала только по ночам. Авось свет ей не по нутру.

Хотя особо Данька на этот счет не обольщался. Отступать, однако ж, не собирался. Некуда. Родители померли, сестренка вышла замуж в город, изба сгорела и заново отстраивать ее парень не стал. Тощий узел с пожитками запихан под лавку в каморе для батраков – если через неделю Данька не вернется, дружки поделят и добрым словом помянут. Вот и все, что от него останется: колбасные шкурки рядом с распитой за упокой бутылью…

Но чем дальше топала послушная Капустка, тем меньше парню хотелось упокаиваться. Стоило подуть ветру, как дорогу мышиной стайкой перебегали скрюченные кленовые листья, сухие и бурые, словно вытаявшие из-под снега, а не только что облетевшие с веток. Нехороший был распадок, неправильный. И лез Данька по нему, будто крыс какой по водосточному желобу, где ни свернуть, ни развернуться, а у выхода жирный котяра затаился.

А может, тоже в город податься? У сеструхи месячишко-другой пожить, в подмастерья к гончару или кузнецу наняться, ить ни ловкостью, ни силушкой, хвала богам, не обделен. А там, глядишь, купчиха какая вдовая подвернется, в годах да при денежках… грымза тощая аль бочка сальная, взбалмошная, что каждым кусом пирога-рябчика попрекать будет.