Мудрость толпы - Аберкромби Джо Страница 7

На Балочную улицу, что широкой полосой прорезала фабричные районы Трех Ферм, выходя к центру города. Здесь он увидел вооруженных людей – начищенные доспехи, новенькие, сверкающие… Якиб замер на углу, с колотящимся во рту сердцем, спрятав меч за спиной – он решил, что встретился с королевской гвардией. Потом он заметил их бородатые лица, их размашистую походку, транспаранты в их руках с криво вышитыми разорванными цепями – и понял, что это и есть Народная Армия, марширующая к свободе.

Из дверей мануфактур валом валили рабочие, вливаясь в толпу, и он принялся проталкиваться сквозь них, хохоча и крича до хрипоты. Ему на пути попалась пушка! Пушка, черт подери! Ее катили улыбающиеся во весь рот красильщицы. Их руки были покрыты разноцветными пятнами. Люди пели, обнимались, плакали. Якиб больше не был башмачником – он был борцом за справедливость, гордым братом ломателей, участником величайшего события эпохи.

Он увидел во главе толпы женщину на белом коне, в солдатской кирасе. Судья! Точно, Судья. Разглядывая ее сквозь слезы на глазах, он даже не смел надеяться, что она окажется такой прекрасной, и яростной, и праведной. Это был чистый дух, идея, облекшаяся плотью. Богиня, ведущая людей навстречу их судьбе.

– Братья! Сестры! Вперед, к Агрионту! – И она показала вперед, на дорогу, ведущую к свободе. – Мне не терпится поприветствовать его гребаное августейшее величество!

По толпе прокатилась еще одна бурная волна смеха и восторга, и Якибу показалось, что в каком-то переулке он увидел, как кого-то лежащего на земле бьют ногами, пинают снова и снова, и он вытащил ржавый дедушкин меч, и поднял его высоко над головой, и присоединился к поющим.

– Идут, – шепнул Грей.

Капитан Лееб вытащил меч. Пожалуй, самое время это сделать.

– Я слышу, капрал.

Он пытался вселить в окружающих ощущение уверенности. Уверенность – основное качество офицера. Так говорил ему его брат.

Судя по звуку, их было значительное количество. Весьма значительное. И неуклонно приближающееся. Леебу вспомнился гомон толпы на турнире: сотни голосов, возбужденно и восторженно вопящих. Тысячи голосов. Однако сейчас в них была определенная нотка безумия, оттенок гнева. Время от времени сквозь гомон прорезались звон разбитого стекла, треск дерева.

Лееб испытывал сильное желание сбежать куда-нибудь подальше. Он вовсе не хотел пятнать себя кровью, в особенности своей собственной. К тому же не то чтобы он не испытывал симпатии к их движению, до определенного предела. Свобода, справедливость и так далее – кто же не хочет всех этих вещей? Ну так, в принципе? Однако он принес присягу королю. Не самому королю лично, разумеется, но как бы там ни было, он ее принес. Если он с радостью дал клятву, когда дела шли хорошо, едва ли было бы справедливо забрать ее обратно, как только запахло опасностью. Иначе что бы это была за клятва?

Полковник заверил его, что помощь на подходе. Королевская гвардия их поддержит. Потом это был Вестпорт. Потом Старикланд. Потом еще менее вероятные места. В конце концов, никакая помощь не пришла ниоткуда.

Лееб бросил взгляд на своих людей, растянувшихся поперек Балочной улицы. Хлипкая редкая цепочка в красных мундирах. Человек сорок арбалетчиков да восемьдесят копейщиков. Половина роты вообще не вышла. Некоторые оказались не настолько приципиальными, как он. Лееб всегда считал, что в человеке нет качества, более достойного восхищения, чем умение держать слово. Верность долгу – основное качество офицера. Так говорил ему отец. Однако сейчас ему начинало казаться, что некоторая гибкость тоже может порой пригодиться.

– Идут, – снова прошептал Грей.

Ветерок немного рассеял пелену, тянувшуюся от литейной в дальнем конце улицы. Во рту у Лееба пересохло.

– Я вижу, капрал.

Их поистине было много – и из дымки возникали все новые. Многие выглядели как обычные горожане, с женщинами и с детьми; они потрясали ножками от стульев, молотками, ножами, пиками, сделанными из швабр. Другие были похожи на профессионалов: в свете проглянувшего солнца поблескивали доспехи и лезвия клинков. Понемногу, с медленно раскрывающимся ртом Лееб начал осознавать масштаб надвигающейся толпы.

Похоже, что меры, предпринятые Закрытым советом – все эти визгливые воззвания, комендантские часы, угрозы, показательные экзекуции, – не достигли желаемого результата. Скорее наоборот.

– Во имя Судеб… – выдохнул кто-то.

– Спокойно, – проговорил Лееб, но его голос прозвучал мышиным писком, не способным успокоить никого. Разве что лишить спокойствия тех, у кого оно еще оставалось.

Было мучительно очевидно, что их хлипкая цепь не имеет никаких шансов остановить этот вскипающий прилив. Абсолютно никаких шансов.

Увидев Лееба и его солдат, бунтовщики остановились, неуверенно сбиваясь в кучу. Песни и выкрики затихли на их губах. Наступило напряженное, неловкое молчание, и из глубин Леебовой памяти всплыло неуместное воспоминание: вот такая же напряженная, неловкая пауза возникла после того, как он, пьяный, попытался поцеловать свою кузину Ситрин на той танцульке. Ситрин в ужасе отпрянула, так что он в результате просто ткнулся губами в ее ухо. Эта пауза была похожа на ту. Только она была гораздо более страшной.

Что делать? Во имя Судеб, что делать? Просто дать им пройти? Присоединиться к ним? Вступить с ними в бой? Броситься бежать без оглядки? Хороших вариантов не было. Нижняя губа Лееба глупо затряслась, но он не мог издать ни звука. Даже наименее плохой вариант не приходил в голову. Решительность – основное качество офицера, но к такому их не готовили. Никто не может подготовить тебя к тому, что мир внезапно переворачивается с ног на голову.

Сквозь толпу в передние ряды протиснулась женщина верхом на коне, с копной мокрых рыжих волос и презрительной, свирепой усмешкой. Как будто ее гнев был заразительным, он мгновенно распространился по толпе. Повсюду вокруг нее лица искажались, оружие вздымалось вверх, с губ рвались вопли, боевые кличи и насмешки, и внезапно Лееб понял, что выбора у него нет.

– Луки к бою! – пролепетал он. Как будто кончилось время, отведенное ему на придумывание лучших идей, и осталась лишь эта, ужасная в своей очевидности.

Его люди беспокойно задвигались, переглядываясь.

– Луки к бою! – проревел капрал Грей, напрягая жилы на толстой шее и одновременно глядя на Лееба с выражением смутного отчаяния. Наверное, так может глядеть кормчий тонущего корабля на своего капитана – молчаливо спрашивая, неужели они действительно сейчас пойдут ко дну вместе с судном.

Возможно, поэтому-то капитаны и тонут вместе с кораблем: у них просто нет лучших идей.

– Пали! – взвизгнул Лееб, рубанув мечом сверху вниз.

Он не мог бы сказать, сколько человек действительно выстрелило. Меньше половины. Боялись стрелять по такой толпе? Не хотели стрелять в мужчин, которые могли оказаться их отцами, братьями, сыновьями; в женщин, которые могли быть их матерями, сестрами, дочерьми? Пара человек взяла слишком высоко – то ли нарочно, то ли в спешке. Послышался крик. Кажется, в передних рядах этой бушующей массы все же упало два-три человека? Это не имело ровным счетом никакого значения. С чего бы?

Кошмарная дьяволица ткнула в Лееба скрюченным пальцем:

– Убейте этих говнюков!

И сотни человек кинулись к ним.

Лееб был умеренно храбрым человеком. Умеренно честным человеком. Умеренным монархистом, который принимал свою присягу королю очень близко к сердцу. Но Лееб не был глупцом. Повернувшись, он бросился бежать вместе со своими людьми. Они больше не были ротой – это было похоже на визжащее, толкающееся, всхрапывающее от ужаса стадо свиней.

Кто-то отпихнул его в сторону, и он упал, покатившись по земле. Кажется, это был капрал Грей, черт бы его побрал. Они все уже разбегались в разные стороны, бросая оружие, и он тоже устремился к ближайшему проулку, споткнувшись о ноги какого-то изумленного нищего и едва не полетев снова. В самом деле, как может один человек остаться верным присяге, когда все вокруг ее нарушают? Армия в большой степени зависит от единства целей составляющих ее солдат.