Гарри Гаррисон - Молот и крест Страница 7

Одна из самых больших гадюк действительно лежала всего в нескольких дюймах от лица Рагнара, они смотрели в глаза друг другу, раздвоенный язык змеи почти касался щеки пленника. Наступила долгая пауза.

И вдруг голова человека метнулась в сторону, он широко раскрыл рот. Забились змеиные кольца, рот наполнился кровью, змея лежала без головы. Снова викинг рассмеялся. Медленно он начал перекатываться, сгибая тело со связанными руками и ногами, стараясь всем своим весом опуститься на змей.

– Он убивает их! – со смертельной обидой закричал хранитель.

Элла с отвращением шагнул вперед, щелкнул пальцами.

– Ты и ты. У вас крепкие сапоги. Вытащите его оттуда.

– Я тебе этого не забуду, – негромко сказал он расстроенному Эркенберту. – Ты всех нас выставил дураками.

– А теперь развяжите ему руки и ноги, разденьте и свяжите снова. Ты и ты, принесите горячей воды. Змеи любят тепло. Если мы согреем ему кожу, змеи пойдут к нему.

– Еще одно. На этот раз он будет лежать неподвижно, чтобы помешать нам. Привяжите одну руку к телу, а к запястью привяжите веревку. Так мы заставим его двигаться.

Пленника, по-прежнему улыбающегося и молчащего, опустили снова. На этот раз сам король направлял спуск к тому месту, где было больше всего змей. Змеи тут же поползли к теплому телу, от которого на холоде шел пар. Женщины вскрикивали в отвращении, представляя себе, как трутся чешуйки гадюк о голую кожу.

Король дернул веревку, снова и снова. Рука двинулась, гадюки зашипели, одна обеспокоенная ужалила, ощутила плоть, ужалила еще и еще, впуская в тело человека свой яд. На глазах зрителей медленно, медленно лицо его стало меняться, разбухать, синеть. И когда его глаза и язык распухли, он в последний раз заговорил.

– Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi, – сказал он.

– Что он говорит? – зашептались в толпе. – Что это значит?

– Я не понимаю по-норвежски, – подумал Шеф, глядя со своего места. – Но я знаю, что ничего хорошего это не предвещает.

«Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi». Эти слова звучали в сознании могучего человека несколько недель спустя и сотни миль к востоку. Человек стоял на носу большого корабля, медленно приближающегося к берегу Зеландии. Он услышал эти слова совершенно случайно. «Говорил ли Рагнар с собой?» – размышлял он. – «Или знал, что кто-нибудь услышит, поймет и запомнит?» Маловероятно, чтобы при английском дворе оказался человек, знающий норвежский достаточно, чтобы понять слова Рагнара. Но у умирающего бывают озарения. Может, он видит будущее. Может, Рагнар знал или догадывался, к чему приведут его слова.

Но если это слова судьбы – а такие слова всегда найдут свое выражение, – то странными путями дошли они до него. В толпе вокруг орм-гарта стояла женщина, наложница одного знатного англичанина, «lemman», как называют англичане таких женщин. Но до того, как хозяин купил ее на рынке рабов в Лондоне, она исполняла ту же роль при дворе короля Мельсекнейла в Ирландии, а там многие говорили по-норвежски. Она услышала слова Рагнара и поняла их. Но у нее хватило ума не рассказывать об этом хозяину: «lemman», у которых не хватает ума, не переживают свою красоту. Но она рассказала об этих словах своему тайному любовнику, торговцу, отправляющемуся на юг. Тот пересказал их одному из своих спутников по торговому каравану. А рядом находился беглый раб, бывший рыбак; его это особенно заинтересовало, потому что он был свидетелем пленения Рагнара на берегу. В Лондоне, считая себя в безопасности, раб рассказывал эту историю в кабаках, зарабатывая кружку эля и кусок мяса в прибрежных трактирах, куда пускают всех: англичан и франков, фризов и датчан. Лишь бы серебро было. Так северянин услышал эту историю.

Этот раб дурак, человек без чести. Он увидел в смерти Рагнара только забаву, необычность, развлечение.

Мощный человек на носу корабля – Бранд – увидел гораздо больше. Поэтому он и принес сюда новость.

Корабль шел по длинному фьорду, глубоко вдающемуся в плодородную равнину Зеландии, самого восточного из островов Дании. Ветра не было, паруса свернули и привязали к мачтам, и тридцать гребцов делали равномерные неторопливые гребки, весла покрывали гладкую поверхность спокойного моря рябью, легкое волнение ласкало берега. На богатых лугах мычали коровы, на удалении виднелись поля ржи.

Бранд знал, что ощущение мира здесь обманчиво. Он находится в неподвижном центре самой грозной бури в Европе, и мир здесь обеспечивают сотни миль разрываемого войной моря и сожженные берега. В море его трижды останавливали военные корабли морского патрули – тяжелые корабли береговой охраны, не предназначенные для выхода в открытое море, полные людьми. Его пропускали с нарастающим интересом: всегда интересно посмотреть на человека, испытывающего свою удачу. Да и сейчас за ним идут два корабля, каждый вдвое больше размером, просто чтобы быть уверенным, что он не сбежит. Он знал, как знали и его люди, что худшее впереди.

За ним кормчий передал весло другому моряку и прошел на нос. Несколько минут он стоял за капитаном, голова его едва достигала плеча Бранда, потом заговорил. Заговорил негромко, стараясь, чтобы не расслышали ближайшие гребцы.

– Ты знаешь, я не из тех, кто заводит споры, – сказал он. – Но мы уже здесь, у нас у всех члены завязли в осином гнезде. Может, ты теперь скажешь, зачем это?

– Ну, раз уж ты так долго не спрашивал, – так же негромко ответил Бранд, – назову тебе три причины, а ты уж выбирай.

– Первая. Это наша возможность заслужить славу. Об этой сцене поэты и сочинители саг будут рассказывать до последнего дня, когда боги сразятся с гигантами и отродье Локи высвободится в мире.

Кормчий улыбнулся.

– У тебя достаточно славы, витязь из Галланда. И многие говорят, что те, с кем мы встретимся, и есть отродье Локи. Особенно один из них.

– Ну, тогда вторая. Тот английский раб, беглец, рассказавший нам эту историю, рыбак, сбежавший от монахов Христа, ты видел его спину? Его хозяева заслуживают всех горестей на земле, и я могу послать их им.

На этот раз кормчий рассмеялся вслух, хотя по-прежнему негромко.

– А ты видел кого-нибудь живого после разговора с Рагнаром? И говорят, те, с кем мы встретимся, еще хуже. Особенно один из них. Может, он и монахи Христа стоят друг друга. Но что об остальных?

– Тогда, Стейнульф, мы подходим к третьей причине. – Бранд легко приподнял серебряную подвеску, свисавшую на ремешке с его шеи и лежавшую на груди, на рубашке: молот с короткой рукоятью и с широкой головкой. – Меня попросили сделать это, выполнить службу.

– Кто попросил?

– Тот, кого мы оба знаем. Во имя того, кто придет с севера.

– Ага. Ну, ладно. Этого для нас обоих достаточно. Может, и для всех нас. Но я собираюсь сделать кое-что, прежде чем мы причалим.